Отправлено: 13.10.08 01:25. Заголовок: [Два облака]

Скрытый текст

Первые четыре композиции [особенно последняя] обязательно для прослушивания, для создании нужного эффекта. Сопровождение к рассказу: 1 [url=http://www.sendspace.com/file/p9xjls][Saundtrek Амели - Sur le fil (17)][/url] 2 [url=http://www.sendspace.com/file/av2ter][Fleur - Искупление][/url] 3 [url=http://www.sendspace.com/file/trsfyr][Seether feat. Amy Lee - Broken][/url] 4 [url=http://www.sendspace.com/file/5sjf2v][Fleur - Два облака][/url] Следующие две композиции просто очень помогли в написании и вдохновении: [url=http://www.sendspace.com/file/v450ie][Aurah - You know the truth][/url] [url=http://www.sendspace.com/file/745lot][Anthony Hamilton - Dear life][/url]

В целом Моя Муза и Мое Вдохновение - Рабастан Лестрендж.
А так же - форум Les Maraudeurs (все мои любимые человечки, которых я целую и чмакаю)

Скрытый текст

[url=http://www.sendspace.com/file/xipjwi][Версия ворда для тех, кому тяжело читать с форума][/url]

[align:center]Глава первая.[/align]

Завтра она уже будет в Хогвартсе. Осталось лишь пережить вечер. А завтра утром – она уже будет в школе, рядом с Элоизой, готовить очередные зелья и строить планы по поводу астрономической башни. Возможно беспочвенные и не осуществимые, но планы на тонком лезвии реальности, одно неверное движение или смешение не совсем подходящих ингредиентов, и последует взрыв. Настолько сильный, настолько оглушающий, что будет сложно сокрыть это от чудака директора.
Всего лишь несколько часов в компании родителей, выслушивая их очередные, до энной степени банальности, вопросы об учебе, и главное, о последних экзаменах во взрослую жизнь. А завтра она уже будет готовиться к школьному балу. Неважно, что никто ее не пригласил, и что без сопровождения кавалера. Пару часов и дикое желание смотреть в зеркало, снова и снова, и снова вглядываясь в каждую черточку лица, а после гордое шествие на вечер, в окружении друзей. Сейчас – думать именно об этом.
Мисс Розье, предварительно сделав глубокий вдох, отворила двери в гостиную. Идиллическая тишина готова была парализовать хрупкую фигуру девушки. Отец стоял у окна, задумчиво вглядываясь в белоснежные хлопья снега, которые в танце, постоянно кружась, так и норовили быстрее окутать землю. Мать сидела в кресле рядом с камином, держа на коленях раскрытую книгу, скорее просто для вида, нежели действительно вычитывая оттуда что-нибудь. Ведь миссис Розье ненавидела библиотеки и все с ними связанное. Братец же расположился на мягком диване, поминутно вертя головой в поисках того, что не показалось бы ему скучным. Бедный Эван. Он не обладал достаточно высоким уровнем терпеливости, в отличие от сестры, поэтому был вынужден терпеть пытку (а иначе это не назовешь) в стиле обычного разговора и вежливого обмена подарками на Рождество.
Эвелин бесшумно подошла к брату, ободряюще ему улыбнулась, и заняла место рядом ним. Тихо поздоровалась с родителями. Ее голос, к слову, все равно прозвучал громче, чем она хотела, на что получила не одобряющий взгляд отца, который, впрочем, тот час же вернулся к созерцанию зимнего вечера за окном. Мать от книги не оторвалась, продолжая сверлить своим острым и чересчур проникновенным взглядом одни и те же строчки на страницах. Эван молчал, хотя, не бросил занятия вертеть головой, только теперь в сторону сестры, будто бы моля о том, чтобы она заговорила.
Монотонно тикали часы, огонь в камине подрагивал, рисуя на стенах замысловатые отражения и тени. Все, как всегда. Их гостиная ничем не отличалась от какой-либо другой, принадлежавшей аристократам. Один в один, как, например, у четы Лестренджей. Разве что мебель иная. Еще одно отличие – семейные фотографии в дорогих идеально чистых старинных рамках по всей комнате. Огромная люстра, и много-много свечей, что всегда ассоциировалось у мисс Розье с церковью на кладбище. Пара кресел и диван – темно-бардовый цвет, в полутонах пыли и серости. Нет ковра. Холодный деревянный пол, на котором, как и на стенах, огонь, в роли художника, украшает своими замысловатыми картинами. Рядом с диваном - небольшой столик. На нем аккуратно ровно лежит номер ежедневной газеты. На первой странице – скандальная новость, крупными буквами, и, в половину листа, чей-то портрет. Огромные окна с занавесами, слева – черный рояль. А тишина продолжает давить, пригибая к земле, даруя порывы говорить без умолку, как это обычно любит Эвелин, в припадках хорошего настроя или очередной жертвы. Скучно. Тихо. Украшенное рождественское дерево, а под ним - в завернутую яркую и блестящую бумагу подарки. Правда, дети не спешат их разворачивать, равно, как и родители не подстегивают их, не разжигают их задор, открыть их, в клочья разорвать непрочную обертку. Как это здорово, что некоторые традиции, невинные и детские, сохранились. И грустно, что исчезли чувства, как еще в раннем детстве, Эвелин и Эван просыпались в предвкушении важного праздника и сбегали по ступенькам вниз, обгоняя друг друга на ходу, гадая, что же их ждет на этот раз. Все изменилось со временем. Они выросли? Нет, они прежние, родители и типичная светская среда. Кто бы мог подумать, что за пределами их особняка кто-то умирает, кто-то ссорится, кто-то просто живет.
Все это сыграно, роли начищены до блеска, нет шанса, чтобы ошибиться, забыть слова. Все давно изучено, спето, и повторяется из года в год, от приема до приема. Будь то первый курс, второй, третий, или как сейчас – седьмой, последний и решающий, - а родители какие-то другие. Чуточку стареют, морщинки и прочие мелкие неприятности, а ведь что-то не то. Странно, раньше для них это был великий день, они еще праздновали, иногда даже приглашая родственников – Лестренджей, а сейчас … почему все по-другому? Или дети просто выросли, созрели, чтобы для них открылась истина? Так она открылась давно. Так давно, что девушка даже не заметила тот момент, когда все превратилось в иной мир.
-Эван, как твои успехи в зельеварении? – голос отца какой-то надтреснутый, безликий. Почему в нем нет эмоций? Она даже не задумывается.
-Как обыч… то есть все хорошо, - брат во время опомнился. Конечно, лучше сказать, что все замечательно, дабы избежать лишних вопросов. Без сердца и разума повторять то, что хотят услышать от тебя, так проще. Эван это давно уяснил.
-Нет больше нужды, чтобы тебе помогала сестра? – хорошо отрепетированный ранее текст. Слетает уст мгновенно и бьет прямо в цель. Эвелин усмехается уголками губ, но молчит. Сейчас не ее реплика.
-Нет, я справляюсь сам, - тускло отвечает слизеринец, немного нервно сжимая руки в кулаки. Родители должны знать, что их сын не любит эту тему. Слишком уж она повседневная и школьная, оттого замученная.
Далее следует еще пара вопросов об учебе сына, на что тот так же заученно отвечает. Очередной урок – учителя: мистер и миссис Розье. Ее, как это обычно случается, не спрашивают, хорошо. Правда, хорошо. Не хватало еще, чтобы мать учинила допрос о ее кавалерах, точнее об их отсутствии.
-Эвелин, - девушка удивленно приоткрывает рот. Неужели мир пошатнулся? Где трещина, сбой? – А что у тебя нового?
-Пожалуй, ничего особенного, - хочется добавить «папа», но она вовремя замолкает.
Вновь устанавливается тишина. Отец касается стекла, проводя рукой по траектории падения снежинок наружи, мать – все еще читает, те же страницы, она их еще не перевернула. Огонь пытается нарушить мирную наигранную идиллию, треща поленьями. Не прошло и получаса, а все это уже становится до того невыносимым, что появляется желание кричать – громко и истерично. Наконец, отец отрывается от своего безумно важного занятия и через пару шагов опускается в кресло, стоящее рядом с тем, на котором сидит мать. Дети напротив родителей. Ни те, ни другие не смотрят друг ну друга, как это обычно бывает в семье. Все заняты чем-то своим.
Ей кажется, будто сейчас произойдет что-то вне рамок. Почему мать так старательно вперилась взглядом в книгу, нарочно игнорируя всех? Почему отец интересовался зельями, о которых никогда-никогда ранее не спрашивал? И почему он, заговорил с дочерью, за столь долгое время впервые? Они молчат. Не ломают комедию счастья, что дети вернулись из школы, как они любят, а просто молчат. Все странно. Все так неестественно странно и не похоже. Даже страшно. Тишина убивает каждую клеточку по очереди, неважно, что за окном постепенно темнеет, а свет фонарей искрится на опавшем снегу.
-Вы уже взрослые, - отец продолжает говорить, мать продолжает хранить молчание. – Совершеннолетние. И наша дорогая Эвелин…
-О, не начинай, ради Мерлина! – ей осточертело вновь и вновь выслушивать эту пустую болтовню о том, как хорошо бы, если она найдет очаровательного чистокровного принца, за пазухой у которого будут миллионы галеонов. И это его «наша» вкупе с ледяным «дорогая» - ни к чему не приведут. Эван испуган, он боится за сестру.
-Я не давал тебе слова, - острый прищур темно-синих отцовских глаз, слова отдают скрытым удовлетворением.
-Мне плевать, папа, - ей противно говорить, что она презрительно добавляет это самое… обращение к родному человеку.
-Эвелин, тихо! – голос матери строг и отчаянно холоден, она сейчас тоже против дочери. А ее глаза того же цвета. Зеленые. Яркий вызывающий цвет. Черная рамка, одинаково расширенные зрачки.
Девушка скривила губы, всем своим видом выказывая нежелание данной темы и очередной ссоры. Крупной – вплоть до разбитых бокалов.
-Ты должна выйти замуж, - ну хоть бы тон он себе придумал, потеплей, ведь она же ненавидит осколки льда. Они порой режут больней, от них больше боли и крови, чем от лезвий. – За младшего Лестренджа.
Часы монотонно тикают, огонь трещит в камине. Тени, устрашающие и пугающие, на полу, потолке и стенах. Хлопья снега кружатся за окном. Судорожный выдох брата, громко закрытая книга на коленях у матери. Отец спокоен.
Ее сердце поймано в тиски, горло стянуто тугим ошейником с шипами, в глазах почему-то стало темнее. Всенепременно, это шутка. Родители решили пошутить, посмеяться над ее реакцией, никак иначе. Брат тоже упорно ртом хватает воздух, кажется, он в это поверил. Глупый. Эвелин и сама вдруг понимает, что дышать нечем. Она от неожиданности забыла, что в ее легкие необходима спасительная доза кислорода. Черт, почему тиканье часов настолько громкое? Проникает до самой сердцевины, иголками вонзаясь в каждую вену, перетягивая сосуды в симпатичные бантики. Дрожь от кончиков до пят, мурашки по спине. Холодные руки. Застывшее удивление с примесями шока и ужаса на лице. Верно, он шутит. Как можно более спокойный выдох и вновь глубокий вдох.
-Очень смешно, - она даже не помнит, говорит ли это губами или действительно отдельные звуки доносятся до родителей, тем не менее, в ответ грубое и резкое: А мы и не шутим. Циничная ухмылка на губах – абсурд! Все равно это не может быть правдой! Ложь! Вздор! Это больные фантазии рисуют ей больные сны. Она спит, cейчас… усилие, она должна проснуться. Точно-точно! Ведь именно во снах тело наливается свинцовой тяжестью, желание – бежать, но отчаянное безвыходное понимание от невозможности это сделать. Опять тишина в комнате. Эван хочет что-то сказать, но сестра начинает говорить, он замолкает и вновь у него вид, будто его на плаху отправили.
-Во-первых, у него есть имя – Рабастан, - выдох, - Во-вторых, у него есть девушка, невеста ему не к чему. В-третьих, и это самая главная причина, по которой ваши до жути смешные высказывания глупы и наивны, он мой родственник. Наш Неважно, - поспешно добавляет Эвелин, не давая отцу вставить слово, пресекая любые его попытки. Безнадежные – он еще не знает, что его дочь иногда находится в состоянии аффекта, так и до палочки волшебной не далеко и до спасительного заклинания, которое поразило бы зеленым лучом. Эван чувствует с каждой секундой нарастающее раздражение сестры. – А еще вы забыли, снова. Я не кукла, чтобы мной управлять и тем более отдавать приказы в вашей излюбленной форме. Я, к вашему сожалению, человек, более того, настолько для вас незнакомый, что вы просто не имеет права. Плюс ко всему – все это инфантильность и ваше обычное стремление к консерватизму. Я говорила сто раз об этом, повторяла множество раз!.. Я выйду замуж по своему желанию. Ваше, или чье бы то ни было, меня не заставит.
-Мы просто поставили тебе в известность, дорогая. Все это не обсуждается, - резкая фраза отца. Тема закрыта.
Снова не хватает воздуха. Надо проснуться. Проснуться. Проснуться. Как заклинание, которое вертится в голове. Давай же. Вот сейчас – закрыть глаза. Открыть – все по-прежнему. Еще. Еще. Кошмар, все это – чьи-то козни, неудачные мысли перед сном. Не выходит. Нервы натянутой струной. Она вот-вот лопнет. Навязчивые воспоминания в голове на закоулках подсознания. Ментальная магия… Поздно. Окно вдребезги на тысячу маленьких осколков, стекло, скрывающее эмаль фотографий, тоже вдребезги. По всей комнате, повсюду. Мать успевает ментальным Protego защитить себя, мужа и сына. Эвелин вне зоны досягаемости ее заклинания, потому что она против его, потому что ее магия сейчас во сто крат сильней, она поддерживается глухой яростью. Брызнувшая кровь, треснувшая кое-где по швам платье девушки, и глубоко в плечо – вонзившийся осколок. Он достаточно большой. Останется шрам, но это неважно. Эвелин резко поднялась, тяжело дыша. Быстрые шаги по разбитому стеклу к двери. Сжатые зубы, колючая боль в области груди. Пусто. Неважно, что кожа полосами от порезов. Бежать. Отсюда. Бежать… Далеко-далеко, не дожидаясь поезда в школу, прямо сейчас. Немедленно.

[align:center]Глава вторая.[/align]

Как и ожидалось, бал превзошел даже самые смелые ожидания. На секунду могло даже почудится, что ночное небо над головами учеников (особенно младших курсов, которые со всей им присущей любознательностью и слабостью к чудесам подобного рода изумленно восклицали и восхваляли магию) настоящее, а вот многочисленные огромные столы, накрытые разнообразной едой (вплоть до экзотических фруктов и неизвестных напитков), были прежними. Честное слово, все было, как и на четвертом курсе. Почти что одинаково. Только этот старый чудак – директор – вновь сымпровизировал, и черта между торжествами стала гораздо незаметней. В такие минуты ей казалось, что неприязни между факультетам и вовсе нет, и что красно-желтые тона вполне смогут сочетаться с темно-зеленым. Странно, почему от этой тихой войны держались в стороне Хаффлпаф, и частенько Равенкло. К слову, старая шляпа точно ошиблась, когда произнесла это свое гордое «Слизерин» и отправила маленьких близнецов Розье именно за стол потомка Салазара. Правда, Эвелин никогда не спрашивала у брата, сразу ли этот древний головной убор принял решение, или все же посомневался.

-Розье, Эвелин! – громкий голос оповестил очередное имя из списка, а маленькая черноволосая девочка в новенькой мантии и туфельках на каблучках поспешно засеменила к распределяющей шляпе. Хотя в отличие от своих многих сверстников, девочка не спотыкалась, как некоторые.
Вот уже нисколько не испуганное личико Эви скрылось за огромными полами шляпы. Братья Лестрендж уже заняли свои положенные места рядом со слизеринцами (кстати, они оба шли так нахально, и так самоуверенно, что директор, несомненно, захотел выбить эту аристократическую дурь из мальчишек немедленно), что же касается Эвана – то тот (в силу своей буковки «а» после «v») тоже расположился рядом с ними. А вот ее черед только настал.
-Равенкло, - тихо бормотала шляпа, на что удивленная девчушка вставила свое слово:
-Простите, я вас не расслышала! Может быть погромче скажете? На весь зал? Так же как и Дольфу, и Стану? – что ж Эвелин затараторила слишком бойко, на что мудрый голос не сразу ответил. Шляпа была в некоем ступоре, что ее размышления прервали. Да и кто! – Думать вредно. Обычно, что пришло в голову…ой… собственно, вы меня поняли.
-Или все же Слизерин?.. – бормотание продолжилось, причем достаточно долго времени, что нетерпеливая Эви раздраженно пожала плечами и скривила губы.
-Вы знаете, меня не прельщает так сидеть до скончания веков. Подумать только, за этот ничтожный срок я уже могла бы узнать о действии какого-нибудь новенького яда…
-Яда? – шляпа оторвалась от своих раздумий и ворчания только потому, что личность вроде этой Розье, мешала мыслительному процессу.
-Ну, да, яда. Слышали о кантареле? Или о цикуте? Недавно мне еще про какое-то вещество говорили… черт, забыла. Может, вы знаете? Оно на «б» начинается, - глаза девочки загорелись, а на лице расцвела мина детского «хочу все знать».
Что ж. Не литературно будет сказать, что «головной» убор, так и кишащий магией, выпал в осадок.
-Беладонна? – что ж этот голос запомнится надолго. Немного надломленный, хриплый, с нотками стыдливости и отчаяния от полного непонимания, что вообще происходит.
-Нет, что вы. Прелесть беладонны я еще открыла для себя в юном шестилетнем возрасте, когда…
-СЛИЗЕРИН!!! – почти спасительно проревела шляпа на весь большой зал, а стол названого факультета вновь взорвался аплодисментами.
Когда с Эви сняли Распределяющую Мадам, девочка улыбнулась учительнице и потом, на глазах у всех присутствующих, потрепала шляпку и, подмигнув, усмехнулась:
-Приятно было пообщаться!

А сейчас уже был седьмой, по счету, курс. Середина уже отмучена, осталось столько же, а потом… Да, а что потом? Что будет, когда ты поймешь, что проснулась в собственном доме, а стены Хогвартса канули в лету? Конечно, для тебя, и для твоих друзей и врагов, и знакомых, кто вместе с тобой с блеском закончил свой доклад и теперь пребывал в такой же неизвестности. Что потом?..
Только она не задумывалась об этом, только шапочно, когда глаза непроизвольно касались огромных окон, в которые обычно рано утром влетала стая сов и приносила почту, учительского стола, за которым сейчас, кроме директора, никто не сидел. Но атмосферой праздника была пропитана каждая черточка, каждая незначительная деталь этого огромного помещения. На столах стояло пару бутылок сливочного пива, которое добрая Розмерта нальет будущим выпускникам. На совершеннолетнего – одна небольшая кружечка, не больше. Впрочем, для кого было секретом – пару тонн огневиски на брудершафт, или вина вне зорких взглядов учителей? Слава Мерлину, секрет этот хранили все, независимо от факультета.
Торжественно. Красиво. Не так как на приемах, бесчисленных, на которых бывала неоднократно Эвелин. Здесь уютно, светло, и здесь ее дом. Ее временное пристанище от жесткого мира за пределами Хогвартса. Но холодные цепкие руки ирреальности она уже чувствовала на коже, каждое дуновение свежего воздуха – а ей причудится дыхание дьявола. Для самой Розье – все оказалось в новинку.
Не бал, нет. Сжимающаяся бесконечность в груди, и нежелание говорить с кем-нибудь. Сегодня девушка видела всех своих друзей, и от одной подруги… Хотя, что скрывать. От мисс Хэйворт уже получила пару ласковых в свой счет. Потому что сегодня – было вне рамок. Потому что сегодня – хотелось остаться одной. Потому что, вчера собрав все свои вещи, немедленно отправилась в школу, несмотря на свои некоторые саднящие царапины, и перевязанное плечо. Мадам Помфри не спрашивала ни о чем. Просто помогла. Спасибо. Правда, шрам все равно остался, все еще свежий, но это ладно. Неважно.
А знаете, почему здесь было так хорошо? Так несравненно мило? На губах играли настоящие улыбки, а выражение лиц – от угрюмой маски до нескрываемого позитива, но все по-настоящему. И зачем только так ждала этот вечер?
Мысли… точнее, их отсутствие и боль на сердце. Мадам Помфри не умеет накладывать швы на сердце прочными нитями, они все равно разорвутся когда-нибудь. Это когда-нибудь предстало сегодня во всей красе. А Рабастан танцевал со своей девушкой. Патрицией.
Милая девушка. Кроме желания убить ее, было еще желание наставить ее на путь истинный, но никак не удавалось объяснить ей, что Лестрендж для нее не самый лучший вариант. Ну и пусть, кого это волнует, право слово? Главное, что брат Рудольфуса не проявил ни малейшего повода тревоги, волнения, или того, что со вчерашнего разговора с родителями чувствовала она сама. Он знал все. Вполне может быть, что дольше ее знал, но… ничего не сказал. А Эви отчаянно боялась с ним говорить. Беспощадный страх – тоже чувство, от которого не спрятаться.
Самое время снова убежать. Глупо и наивно, что ты подумала, что сможешь противиться воле двух семей. Глупо и очень смешно твое решение сопротивляться вместе с кузеном. Вас раздавят, а обручальными кольцами, вы все равно обменяетесь. Дорогая, ты делаешь себе только хуже. Наслаждайся. Ведь Дольфу тоже не очень приятна мысль о браке с Беллатрикс, он уже свыкся. Будущая миссис Лестрендж тоже. А как тебе это имя? Нравится? Определенно это уже не приевшееся Розье. У вас с братом будут другие фамилии, не этого ли ты хотела? Не возражай, пожалуйста, я и сам могу на горловине твоего вечернего платья стянуть галстук, чтобы ты задохнулась. Так что? Не нравится? Жаль, так был бы хоть какой-то плюс. А зайди с другой стороны. Ты станешь свободной, так? Прекрасно зная Рабастана, он будет думать, как ты. Вы сможете оба кинуться в омут любви, если представится такая возможность, с другими партнерами. Ведь никто из вас не будет возражать, не будет против. Долгожданная свобода и от родителей, и от нежеланной руки и сердца. Может это и к лучшему, что под боком будет верный тебе человек? И конечно, проблема двух спален вовсе не проблема. Наверняка, в Вашем доме будет огромное количество, ты сможешь выбрать себе любую – хоть самую дальнюю от него. А уж роли ты играть итак умеешь, тебя ведь этому научили. Поэтому приемы – тоже отпадают. Ну, так что, все еще не нравится это – миссис? Тогда давай еще искать выгоду для себя. Говоришь – остановиться? Хорошо, как изволите мадам.
Самое время остаться. Назло всем. И ему. Она не объявила ему войну, и не вынесла смертного приговора родителям, еще оставалось безмятежных полгода. Спокойных полгода, а потом… в сущности, какая разница, что будет потом?
А младший Лестрендж танцует уже, какой по счету танец с Патрицией…
Только не думай, пожалуйста, что он станет хранить тебе верность. О какой верности идет речь, если вы никогда, слышишь, никогда не прикоснетесь к друг другу? Пожалуйста, не надо об этом. Он будет свободен в равной мере, как и ты. Он даже сможет снять кольцо с руки и отложить в самый дальний ящик своей прикроватной тумбочки (у тебя такая же возможность!), и все. Две дороги! Ты меня понимаешь? Они будут рядом, очень близко, но это не одна дорога. Ты ведь рада, что одной не будет. Две параллельные линии с разветвлениями. Забудь, что брак священен. Такие как вы… как, кто мы? Вы. Аристократы испортили грехами святость союза, и… опять же, какое дело до тебя? Всего-навсего сделка. И не вслушивайся в слова священника, для него это обычная работа – повторить заученные наизусть слова. В горе и в радости… Мне смешно. Нет, серьезно. Хватит об этом. Просто пара ненужных колец, недоразумение – и полная свобода от всех. Ты ведь этого хотела, девочка. Так наслаждайся ей. А какое место для тебя занимает любовь? Забудь о ней. Клетка – не твой удел. Лучше начни писать книги о несбыточном. Например, когда Гриффиндор закончит третировать бедных слизеринцев, и наоборот.
Мерлин, кто так может громко кричать?.. Самое время, чтобы закончить слушать этот подсознательный голос. Он прав, но – не лучший выход. Ах, ну да. Лили Эванс, черт бы ее побрал. Подумаешь, Элоиза случайно пролила из склянки их приготовленное зелье в кружку Поттера. Ну и тем более! Подумаешь, он его выпил. Тут еще и жутко умный Римус (он, кстати, не такой рассудительный, как обычно) и Андромеда к нему присоединилась. Только ничего не докажешь. Нет, нет, не в этот раз. Пока директор пытается всеми заклинаниями привести Джеймса в чувство, Элоиза и Эви не теряют времени, вскрывая следующую склянку, предназначенную для Амелии. Первый опыт приворота – вовремя. Рудольфус совершенно не аристократично смеется, уже готовый сползти под стол. Слизеринцы его поддерживают, а гриффиндор, как всегда, в панике разводит суету. Бедный директор, ему стоит изрядно потрудится, чтобы разгадать, что же это за зелье, точнее, что за смесь и из каких зельев. И конечно, он не додумается, что кто-то из учеников придумал свое жизненное кредо. Жаль, жаль.
Не находите, что не самое лучшее время, для пустоты? Наспех Эвелин скоросшивателем скрепила все, что болит. Скальпелем вскрою позже. После свадьбы.

 Отправлено: 13.10.08 01:26. Заголовок: Глава третья. Вдох..

[align:center]Глава третья. [/align]

[align:right]Вдох-выдох, и мы опять играем в любимых…[/align]

Один из многочисленных особняков Лестренджей теперь был обязан стать их домом. Нет смысла предполагать, что будет после. Часы били полночь, когда новоиспеченные супруги перешли порог и, будто боясь, друг друга, незамедлительно нашли себе отдельные спальни, которые располагались на внушительном расстоянии. За весь день и вечер Рабастан не обмолвился с ней и пару фразами, большинство которых было монотонным эхом за речью священника. Она и сама бездумно сказала свое «да», совсем как Беллатрикс, которая неделю назад обвенчалась с Рудольфусом. А она надела черное платье, словно шла на похороны. Взгляд тоже пустой был, Эвелин прекрасно это помнит, помнит, как сжала руку Блэк, и помнит, как впервые в жизни их разговор был лишен едкой иронии и сарказма. Недолгий, конечно. За пару секунд до ее триумфального шествия к алтарю, за пару минут до сузившихся от ярости глаз жениха.
А на ней еще до сих пор это чертово белое платье. Волосы аккуратно заплетены, фата уже снята, вуаль, которая спасительно скрывала ее от всех, тоже пала. И почему, почему именно белое? Символ чистоты и невинности? Кого это волнует?.. Никто не растоптал детские мечты о свадьбе, роскоши здесь на миллионы… В конце концов, ради одного теплого взгляда будущего мужа, который при виде свой невесты, дал себе волю, чтобы улыбнуться. Только так. И кого волнует, что после на нем снова была искусная маска отчужденности, будто это его ни коим образом не касалось?
Этот треклятый поцелуй. Целомудренный, не более. Холодный, что она вздрогнула, будто на губах растаял снег. Глаза его открыты и смотрят сквозь. Как сказала ей Белла, представь, что на его месте тот, кого бы ты хотела видеть, хоть из своих снов. Только ей не надо было представлять, просто потому, что… почему? А разливающаяся по телу ревность, что он видит в ней Патрицию, которая, кстати, сидела в первых рядах? Просто задетое самолюбие.Никогда не доверяй тому, кто целуется с открытыми глазами… А еще было тяжело, а сердце ровно стучало в груди. Тяжело, потому что за эти восемь месяцев они стали чужими друг другу, не было уже того заразительного веселья, как в канун рождества в запретном лесу. Ничего страшного…
Она шла к нему, как на эшафот, каждую секунду боясь споткнуться и растаять, как Снежная Королева. Сгореть заживо, только не слышать слова священника, рассыпаться прахом на глазах у всех, только не видеть его взгляд, упасть без чувств и чтобы сердце остановилось.
А сейчас на ней до сих это белое платье, которое Эвелин яростно с себя начинает срывать, разрывая по швам, будто оно колется. Уже ночь. Торжества по случаю этого события не проводили, потому что даже мать побоялась перечить дочери. Совсем чуть-чуть, сколько обычно положено и не минутой дольше на этот праздник. Хватит. Миссис Лестрендж…
Правильно Беллатрикс сказала, домовикам и остальной прислуге нельзя запретить звать тебя этой фамилией, просто потому, что гости не поймут. Но все это до такой степени не важно и все это так надоело… Миссис Лестрендж…
Девушка спустилась в гостиную, где уже был сервировано на две персоны. Для влюбленных… и ваза с фруктами, и конфеты от молочного шоколада до горького, бутылка Архенского 1867 года и два бокала с уже налитым вином. И все еще горит огонь в камине. Неотъемлемый атрибут любой гостиной, но как бы то ни было – так гораздо теплее. Языки пламени ласково сплетаются в объятьях, а она отчетливо различает в них сплетенные фигуры. А за окном стучит дождь, и пускай его неслышно здесь, она его просто чувствует и слышит каждый удар капли по земле. Пара свеч и капающий воск, как горячие слезы по утерянным мечтам. А вчера ей снился сон. Она в который раз испуганно открыла глаза, ища утешение в темноте своей комнаты. От кого-то бежала… вновь, а ужас в смешанных мыслях, остался. Он не скоро исчезнет, и страх тоже, все еще не скоро… Во сне все было так же, и даже его фигура та же.
Рабастан остался в белой рубашке с двумя расстегнутыми сверху пуговицами и черных брюках, пиджак он предпочел оставить на спинке кресла. Сейчас он медленно поднял бокал и, повернувшись, протянул его ей. Мистер Лестрендж излучал обычную уверенность. Надменность манер и небрежная ухмылка на губах. Улыбнулся сегодня только раз, и как полагает бывшая Розье искренне. А сейчас его серые глаза вновь изучали что угодно, но только не ее. Знаете, есть такие люди, которые во всем идеальны. Или хотя бы кажется, что они идеальны. Братья Лестрендж были именно таковыми. Все, что бы они ни делали, все было правильным в меру. Пусть даже это оскорбительное слово или резкость тона, но окружающим казалось, что данная ситуация этого требует. Сейчас, ей мерещилось, что она, конечно, здесь лишняя и выглядит не так, как положено или не так, как он бы хотел. Темные волосы его слегка взъерошены, а глаза излучают неприязнь, либо пугающее молчание пустоты, с примесью безразличия. Он ее не обвиняет, но и не хочет помочь расслабиться и успокоиться. Это все его вид. Этот чертов безупречный вид. Эта чертова безупречно дьявольская внешность.
Когда-то раньше, ее это задевало, что они обращаются с некоторыми людьми так, будто хотят раздавить, растоптать, навеки изуродовать своим постоянно ядовитым сарказмом. Конечно, она сама далеко не воплощение добродушия, но, по крайней мере, у нее есть чувство, что пора это прекратить и оборвать в одночасье. Совесть, вроде бы. Она изредка себя проявляет, впрочем, она есть. У Лестренджей ее никто не видел. Когда-то раньше, ей непременно надо было убедиться, что это самое раскаяние или ощущение вины в них непременно существует, сейчас же стало все равно. Потому что они все выросли, потому что школа захлопнула свои двери, а жизнь их открыла.
Пламя в камине беспокойно продолжает трещать, нарушая установившуюся тишину между молодыми людьми. Рабастан взял бокал и себе, теперь тревожно вертя его в изящных пальцах руки. Девушка знает эти движения. Он тоже в раздумьях, как прервать это пугающее молчание между ними. Что ж, сейчас не ее очередь делать шаг первой, сегодня она ими сыта по горло.
Все еще дождь за окном. Несильный, но с каждой секундой ударяясь о крышу дома ли, о землю, обещает стать чуточку сильней, чтобы обязательно напугать грядущей грозой. Бесполезно. Пусть даже гром будет слышен вдали, а молния рассекать зигзагами почерневшее небо, кто испугается всего лишь воды? Капель воды, падающих сверху. Найдутся безумцы… только они не в их числе. Они сами по себе.
Музыка. На фоне скрещенных взглядов – музыка природы. Она осторожно, еще не зная, какую мелодию сыграть на этот раз, начинает звучать в тишине, аккомпанементом под трепыхающееся пламя в камине. И все звуки лишены фальши, все до единого, звуки. Ноты, какие бы не стояли на пюпитре, перед ней, всегда правильны и правдивы. От резких кварт до мелодичных минорных терций. Может даже природа осилит динамику страха – доминантный септаккорд. Он прозвучит с нарастающей интонацией и разрешится непременно спокойствием и умиротворенностью запаха озона или пыли, запаха свежести после тяжелого потока ливня. Но только сейчас ей этого мало. Вместо всей этой чудесной симфонии и игры, чтобы посчитать каждую капельку слез с небес, она должна идти по раскаленным углям. В начале пути Эвелин знала, что рано или поздно придется это сделать. Не боялась обжечься, но до потери сознания, боялась сгореть заживо в этой удрученности времени. Крах или свобода. Ставку, девушка сделала на первое. Впрочем, и второе могло идти под руку с первым. Или стать ее причиной.
Чья это будет вина? Его или ее? Не все ли равно? Две вольные птицы взаперти непременно разорвут друг друга в клочья. Обязательно одну за другой косточки, переломают с удовольствием, если только их лишат свободы. До крови будут держать глотки, не позволяя вздохнуть свободный воздух под замком. Не все ли будет равно, что раньше они летали вместе? А сейчас крылья скованы и залиты горячим воском, – они летят вниз, чтобы разбиться насмерть. Они обязательно разобьются… по отдельности, или же когтями впившись в сердце недруга.
-Теперь мы… - надломленный голос, усталый, который вопреки уверенности рассудка, звучал хрипло. – То есть… ты теперь… - Она видела, каких усилий ему стоит начать этот разговор, и каких усилий стоило бы, назвав ее женой. Осознать, что его обременили обручальным кольцом, которое больно впивается в независимую душу. Эвелин перебила его резко и может даже чересчур быстро, чтобы он не успел назвать роковое слово и признать свое поражение:
-Кузина.
Его секундная слабость рассыпалась битым стеклом. Снова прежний Лестрендж. Он, впрочем, ничего не ответил. Оба знали, что это ложь, и каждый понимал суть всего произошедшего. Иногда иллюзия помогает выжить, пусть даже это и мыльный пузырь, непрочный, готовый когда угодно неожиданно лопнуть. Они попались в паутину высшего света, они погрязнут в ней, а сейчас, просто знали и говорили, ненужные слова. Без лишних слов парень поднял бокал, все еще не глядя ей в глаза, обронил:
-За свободу… ?
Уверенно, но уж очень его голос звучал вопросительно. Хотел ли Рабастан, чтобы она поведала, как избавиться от этого бреда, скрепленного брачными клятвами?
-Да, за свободу, - безжизненным эхом прозвучало в ответ.
Мать учила ее, очень часто, учила не вникать в смысл того, что ты говоришь. Потому что это всего лишь оболочка, и голос. Никто, в здравом уме, не покажет оголенную душу. Может это и к лучшему… может и этот кошмар закончится. Эвелин чувствовала жгучую обиду, хотелось разрыдаться, чтобы непременно тебя обняли и утешили. Это как если разодрать коленку. Ребенок плачет от боли, от вида крови на собственном теле, а взрослый плачет от обиды, что это произошло именно с ним, а не с кем-то другим. Взрослые каждый день переносят столько вылитой на них грязи пустословия и прочей подобной дряни, что уже не больно. Сейчас, все было примерно так же.
А ведь огонь по-прежнему трещал в камине, а дождь все еще постепенно накрапывал, обещая… Лестрендж выпил свое вино почти залпом, в то время как она только губами прикоснулась к поверхности бокала, не желая испробовать напиток.
-А теперь мне пора.
Эти слова все еще звучали у нее в голове, когда красная жидкость стекала по бедрам, ногам, касаясь в итоге пола. Вино было липким, и неприятно обжигало кожу через ткань. Бокал так и не разбился, а просто перевернутым девушка держала его в руке. Эвелин не тронулась с места, не спрашивала: почему он уходит. Стояла потерянной в этой вдруг показавшейся такой огромной гостиной и думала, какой же надо быть глупой, чтобы поверить, что эту первую брачную ночь они проведут напротив друг друга за столом, обсуждая детали их свободы. Смешно.
Ее терзало чувство вины. За них обоих. За то, что они убьют друг друга. Для этого не понадобится два слова и зеленая вспышка, всего лишь иллюзорная свобода и равнодушие в золотой клетке. А ей было безразлично, где он проведет эту ночь, и уж тем более: с кем.
Что же касается Эвелин, то она на протяжении всей разыгравшейся не на шутку грозы на улице, сидела в своей комнате, укутавшись в теплый плед и читая очередную книгу. Заснула девушка только тогда, когда Рабастан вернулся домой.
Часы показывали без трех минут пять. Занимался рассвет.


[align:center]Глава четвертая. [/align]

Наивно было предполагать, что когда она проснется, что-то изменится. Разве что погода. Но природа слишком переменчива, чтобы ее в этом упрекать. Неприятно яркое солнце протаптывало себе дорожку через серые занавесы в ее комнату. Достигло своей цели – пришлось открыть глаза и встречать новый день.
Все еще неестественная тишина царила в доме. Наверняка, он уже ушел. К чему бы ему дожидаться свою супругу, чтобы отведать кофе с их любимым шоколадом поутру, и любезно поинтересоваться, как она спала в одиночестве. Ему этого не надо – головной боли на весь день. А ее никто не спросил, просто все решили именно так и поставили еще одну запятую, а после тире – с кратким пояснением, больше ничего.
В это утро девушка непременно решила научиться жить самостоятельно, как можно чаще встречаясь с Нарциссой и Элоизой, а так же изрядное количество часов общаясь с миссис Лестрендж. Школьная вражда отступила на второй план, когда обе поняли, что у них есть, о чем поговорить. Что удивительно, так это желание Беллатрикс что-то поведать, на секунду приоткрыв настоящее свое лицо. Она не так уж плоха, как хочет казаться. А вот ее сестра впала в меланхолию. Брак с Малфоем ее не радовал, и по определению не должен был. Только спустя пару месяцев, Эвелин узнала настоящую суть ее переживаний и несвойственной ей апатии ко всему происходящему. Элоиза оставалась же собой, что крайне радовало бывшую Розье. Мисс Хэйворт все еще оставалась мисс, и кажется, пока была довольна этим своим положением, что не скажешь о ее родителях.
Каждый день, полностью забивая свой график, девушка начала жить следующим днем, ни о чем, не думая, стараясь глушить возникающие вопросы с непониманием. С Рабастаном они виделись редко, и обычно, просто здоровались, не отрываясь от своих дел. Подумать только, с этим человеком она жила в одном доме – а видела его гораздо реже, чем его брата, который живет на другом конце Лондона. Хотя, что такое расстояние для магов?
Так текло время, отчаянно подгоняемое девушкой. Без школьных будней жизнь казалась унылой и начинала пугать нарастающей угрозой, которая безмолвно висела в воздухе еще с выпускного бала. Предстояла война. Настоящая война. Все воспринимали это по-своему.
Вчера я встретила в Косом переулке миссис Поттер и мисс Блэк. Они о чем-то оживленно беседовали, когда я с язвительной ухмылкой на губах остановилась, чтобы уронить насмешку в их адрес. Они не дрогнули, только Андромеда болезненно скривила губы в нарочито доброй улыбке, когда я заикнулась о Марадерах и упомянула Хлою. Это не было встречей старых подруг, но мы трое чувствовали, что безнадежно что-то потеряли. Когда наш недолгий разговор коснулся темы предстоящего противостояния между факультетами (все очень хорошо понимали, что Слизерин окажется против Гриффиндора, неясность была только за Равенкло и Хафлпафф), Лилиан схватила меня за руку и со жгучей болью в глазах решительно ответила, что войны не будет, если Мы ее не захотим. Когда-то давно мисс Эванс искренне верила, что Северус Снейп ее друг, а Эвелин Розье может быть великодушна. Я лишь рассмеялась, видя, как исказились лица моих двух давних неприятельниц. Уверив их в противоположном от Лилиан взглядом, я пожелала им удачи и ушла, оставив их полностью сбитых с толку. Андромеда оставалась крайне молчаливой все это время, в отличие от вечно светящейся добротой Лили. Я знала, что я права. Может, они тоже догадывались, но безумно верили и надеялись на хороший исход событий. Черных полос не бывает, их всегда разбавляют белизной. А сейчас им предстояла долгая дорога по млечному пути, в котором звезды потухли и еще не скоро засияют. Потому что на завтра был назначен великий день. Завтра, я стану обладателем Черной метки. И таких, как я – завтра будет много.
Мне ненавистно, что я вынуждена служить Лорду. Мерлин, неужели я обречена на клетку? Хочу вдохнуть воздух свободы, хочу сделать выбор сама. Почему Шляпа не соизволила меня отправить на Равенкло? Кажется, она наперед знала, что мой удел совершенно иной. Как же я ненавижу …

Все это неправильно и невыносимо. Все эти люди, на лицах которых расплывались смиренные улыбки, ей отвратительны. Кто-то действительно верил, что магглов и грязнокровок следует истребить, кто-то - что на стороне победивших есть резон, а кто-то просто боялся оскорбить зеленые тона факультета, находились даже те, кто слепо подчинялся своей судьбе. В их числе была и она, и Регулус. Еще в школе они пару раз говорили о том, что единственное желание, это быть по-настоящему свободными от всех. Самому решать, что и как претворять в жизнь. Эвелин разделяла эту точку зрения, хоть и немного по другим причинам. Конечно, она не была младшей среди докучливых сестер и брата, вечно норовивших учить уму-разуму. Для нее все обернулось другой стороной монеты: Розья стала опорой для брата. Зато родители не скупились на различные методы воспитания дочери и скорее пытались найти ей подходящую кандидатуру. Все произошло равно, как они хотели. Теперь Эвелин замужем за Лестренджем, а Лорд вот-вот нарисует на ее руке уродливую черную метку, подчинив себе.
На втором курсе, девушка прочитала одну занятную книгу о социальной структуре магического общества, написанного чистокровным волшебником. Автор пожелал статься анонимным, но то, что в его жилах течет чистая кровь, он не забыл упомянуть. Так вот, на страницах была приведена схема, которая отражала иерархию слоев. Грязнокровки приравнивались к сквибам, а те к магглам. Предельно просто – помнится, тогда еще Розье не поняла этого, потому что не видела каких-то различий между этими группами. Для нее тогда различия были только на основе школы. Тот лучше знает трансфигурацию, другой хорош в истории магии, она в зельеварении и так далее в том же духе. А сейчас ей предстояла покориться силе и присоединиться к тем, кто считает, что им можно и нужно править миром.
-Не натвори глупостей, - его тихий вкрадчивый голос заставил ее вздрогнуть. Он несильно сжал ее руку. Она рефлекторно попыталась отдернуть свою, сделала резкий шаг назад, будто пытаясь убежать, чтобы никогда не возвращаться. Она почувствовала знакомое чувство безнадежности и безвыходности щиплющее душу, а он лишь усилил свою стальную хватку. К острой нужде убежать прибавилась и саднящая ноющая боль.
Выражение ее лица не изменилось, хотя ненависть с тихой бесполезной яростью слилась в единое целое и стремилась вырваться наружу. Ни одна искорка злобы не мелькнула в ее глазах, но они продолжали полыхать зеленым огнем. Раньше на кострах сжигали ведьм, не зная, что им не причинит им вред, а вот от зеленой вспышки еще никто не смог уберечься. И не сможет.
-А что? Боишься, упасть в глазах брата? – ядовитый сарказм так и сочился с ее уст. Умение больно ужалить противника так же не обошло стороной девушку, как и других представителей аристократии. Глаза Рабастана сузились, но он счел, что благоразумнее будет промолчать. Это верно. Оба знали, что она никуда не уйдет. Лестрендж разжал пальцы, а ее рука безвольно упала.
Завтра девушка снова соберет осколки зеркала и склеит их обратно, не пользуясь заклинаниями. Она сделает это сама, убедив собственное «я», что ее воля все еще жива, и что желание быть свободной никуда не делось. И что метка всего лишь противная черная краска на руке, и если сильно захотеть, то ее непременно можно будет смыть целительной водой.
Она не замечала, как проходят дни, давно уже потеряла им счет. Хотя и толком не вела его. Она ложилась, когда занимался рассвет, поднималась, когда уже день был на грани. Она часто жила ночью, когда все уже спят. Одна в пустоши лондонских улиц. Фонари освещали ей дорогу, изредка из-за туч показывалась луна, но она не замечала. Она ужинала в гордом одиночестве, глядя на свободное место напротив нее. Знала, что он сейчас далеко и, наверняка, в объятиях какой-нибудь красивой волшебницы. Она брала одну за другой книги, поглощая время исписанными кем-то страницами. Иногда плакала, чувствуя, как пустота разрывает грудь от прочитанного. Все знаменитые авторы умещались у нее в голове, некоторые строчки она даже записывала, чтобы при случае, больно его ударить. Ведь ни одна встреча более, ни проходила в безмолвном безразличии. Каждая стычка грозила стать чем-то большим, медленно перерастая в ссоры. Она вовремя бежала, а он вслед кричал, что это всего лишь страх.
Она не боялась его, но, тем не менее, уходила, когда разговоры текли в русло слез. Ей, казалось, она тонет в этом. Пытается дышать, ведь это так просто, но почему же ей так тяжело? Глубокий вдох и выдох. Она не умела плавать и отчаянно хваталась за прибрежные камни, но они исчезали, как только становились к ней ближе. Она задыхалась, потому что ледяная вода пробиралась в самые легкие. Он не видел, что она умирает. С каждым ударом часов, что-то в ней растворялось и гасло. А он проходил мимо, потому что его воздыхательницы требовали к себе внимания. Они требовали его всего, полностью, заставляя отдавать себя без остатка. Но он не впадал в зависимость от своих многочисленных очаровательных пассий, скорее это они угрожали ему, и он шел на уступки. Он знал, что для него ничем плохим это не обернется. Не в меру опасен, и чертовски привлекателен. Слишком дьявольское сочетание, чтобы оставить их равнодушными. Но он не видел, как шаг за шагом в этой новой жизни она тонет.
Они посещали вместе приемы, и он непременно кого-то встречал, и приглашал эту незнакомку на танец, а после слишком близко к ней прижимался и что-то шептал, отчего та или смущалась, или становилась гораздо напористей. Как правило, ему было все равно мнение супруги, которая весь вечер проводила в компании подруг или джентльменов, пускающих лесть в ее адрес. Он не видел, как она здесь задыхается. Потому что ей не хватало воздуха.
Их дом, будто разделился на две части. Одна принадлежала ей, другая ему. Он приводил сюда девушек, многих Эвелин знала еще с Хогвартса, и все (исключая некоторых) принадлежали именно Слизерину. На руке каждой была черная отметина, говорившая сама за себя. Рабастан был свободен. Он не посягал на свободу своей жены, но забирал у нее желание эту свободу найти.
Ты стал тем, кем я хотя бы чуть-чуть в детстве мечтала быть. Вольной в своих решениях и независимой от мнений других. Понимаешь, ты исполнил мои мечты, только не для меня. Я и не просила. Знаешь, они говорят о тебе. Много…Постоянно. Я нахожусь в обществе твоих поклонниц, а они каждую секунду твердят о тебе. Им плевать, что ты женат, а я, по документам, твоя жена. Только по ним, потому что ты меня даже не замечаешь. Знаешь, говорят, что когда человек безразличен, то плевать, что с ним происходит. Но оказалось, что с каждым лестным словом о твоих похождениях, я чувствую злобу. Она меня разрывает на части, как пустота, которая теплится в моей груди. Это похоже на безнадежную ярость, потому что я боюсь тебя. А еще мне очень жаль нас. Что наша жизнь превратилась в этот ад. Ты приспособился к нему, а я горю. Ощущаю каждое прикосновение губительных языков пламени, и, не смотря на это, я тону в этих водах бессмысленных вечеров и моей жизни. Ты знаешь, я тебя ненавижу. За то, что ты дышишь моим воздухом. За то, что этим безумием ты меня награждаешь и, что вокруг тебя неприступная стена и дверь, ключ от которой у меня никогда не появится. За то, что каждая твоя девушка открывает тебя и пробирается в душу, думает, что узнает тебя, а на самом деле и ей ты лжешь. Ты лжешь каждой, и пытаешься мне. Я ненавижу тебя за это. Поэтому я не могу дышать. Потому что все, что происходит с тобой, меня касается. Косвенно или нет – я не замечала, но я все время к чему-то стремлюсь и понимаю, что без твоего присутствия все это тщетно и бесполезно. Я таю от этой немой тоски. Я чужая в нашем доме. Мое место каждый день занимают все более и более красивые, распущенные, скромные, коварные и прочие. А ты, даже не видишь, что грань, делящая пополам наш семейный очаг, передвинулась в твою сторону. Ты не оставишь мне и клочка, чтобы жить. Ты уничтожишь меня, потому что ты сильней. Поэтому ты дышишь мной. Ведь кто-то из нас должен… правда? Кто-то непременно должен разбиться о скалы или упасть в море…? А, я ведь не умею плавать… совсем…
Она слышала приглушенные голоса. Не разбирала, о чем эта беседа, просто слышала… и это ее чересчур раздражало. Давно уже за полночь, а гул этих противных голосов и все еще звучащей в ушах музыки не смолкает ни на минуту. А еще она знает эти два голоса. Один из них, конечно, принадлежит мужу. Другой… к сожалению, эта была очередная особа из Слизерина. Достаточно, близкая ей знакомая, чтобы вот так просто продолжать чтение этой книги. Чертовой книги по легилименции. Потому что ей было необходимо читать его мысли, выворачивать все его прошлое и настоящее наизнанку, чтобы продлить собственную жизнь. Эвелин резко поднялась и столкнулась со своим отражением в зеркале. Черные беспорядочно разметавшиеся по плечам волосы, кремовый кружевной пеньюар, может быть даже слишком закрытый, совсем не такой, какой привыкли носить все ее «подруги». Эти женские разговоры… ее тоже убивали, потому что она тоже была лишней. Потому что эти подруги… делили свое ложе с ее мужем, но не скрывали и не стыдились этого. Она им это позволяла, может, потому они давили ее ядовитыми репликами, подливая каждый раз масло вместе с коньяк ом в огонь.
Она почти бежала по коридору, на ходу надевая длинный шелковый халат: темный с цветками лилий. Спешила поскорее увидеть эту дрянь, чтобы заклинанием выбить из нее все мысли и все ее паршивое сознание. Волшебная палочка крепко сжата в руке, Эви уже на самом пороге в их обитель.
Они целовались. Ее руки бессовестно и собственническими жестами блуждали по его спине и под белоснежной рубашкой. Он отвечал ей не менее горячо, вороша ее волосы и сильнее прижимая ее к себе. Банальные ситуации выводят из себя. Банальность не убивает, а порождает неконтролируемые и несдержанные эмоции.
-Патриция, не находишь, что ты у нас слишком задержалась? – а ее голос спокоен. Слишком.
-Розье!.. - девушка, как ошпаренная, отскакивает от Рабастана, словно тот раскаленный металл и она непременно обожглась.
-Миссис Лестрендж. Когда же ты это запомнишь? - язвительная улыбка, глаза впились в мужа, который вовсе не спешил теряться в этой щекотливой ситуации.
-Мне, видимо пора уже… - Патти засуетилась, поспешно поправляя волосы и уже пятясь к выходу. Память о превосходных зельях Эвелин и ее частых случайных ментальных заклинаниях слишком свежа, чтобы иметь глупость здесь задерживаться.
Знаешь, я могу выдержать многое. Пустословие, скуку, безысходность, бессилие, ложь. Чем еще ты каждый день радуешь меня? Безразличие, показную приветливость, твою участливость, которая сводится к тому, что пора бы и мне найти себе занятие, чтобы я тебе не мешала. Прости, разве я такая заметная? Я думала, я всего лишь тень. Твоя. Этого брака? Я могу выдержать многое… ты только пойми, пожалуйста, я не кукла и чувства во мне вовсе не винтики и болтики, которые можно вовремя подкрутить или выбросить за ненадобностью. Я же не железная и не деревянная. К сожалению, меня угораздило родиться человеком, а не твоей игрушкой. Может для тебя это проходит бесследно, но для меня это пролегающие складки на лице, первые морщинки…Пойми ты! Это моя жизнь! И я тоже могу сбросить тебя со скалы. Но ты ведь умеешь плавать…
-Ты очень груба сегодня, дорогая. У тебя плохое настроение? – он наливает в бокал коньяк. Девушка уже не в первый раз видит, какое эстетическое удовольствие испытывает Рабастан, и как его глаза начинают светиться от безмолвного счастья, когда его руки касаются многолетних бутылок, а после аккуратно их наклоняют, с ловкостью наполняя подходящий для очередного напитка стакан или бокал. А это ведь коньяк с выдержкой. Ей всегда было плевать на эти тонкости, но младший Лестрендж еще с юных лет немало интересовался в этом деле. Может, он преуспел в этом так же хорошо, как и его отец.
-О чем ты, милый? Если бы у меня было плохое настроение, я непременно поздоровалась бы двукратной Авадой, - спокойно ответила Эви, которую била мелкая дрожь от ненависти и раздражения. Этот ночной визит Патриции ее взбесил и довел. Зря…
-Действительно, как же я это не учел…- задумчиво скользнула ухмылка по его безупречному лицу. Рабастан лениво сделал глоток коньяка и все таким же скучающим взглядом продолжал изучать свою жену.
-Я больше не потерплю твоих любовниц в своем доме, - на одном дыхании. Ее голос звенит от напряжения, Эвелин в любую минуту готова сорваться и наговорить лишнее.
-Мне показалось или это…прозвучало как приказ? – ему было все равно, она видела по каждому жесту, что ему все равно. Ему невыносимо тяжело находится в ее присутствии и удерживать себя, чтобы только не заснуть. Не потому что, она может обидеться или рассердиться. Причина проста: его учили быть джентльменом. Хоть и бессердечным эгоистом, но он был до жути галантен, все это принципы аристократии, против них никто не шел. Даже Рудольфус. – Если да, то ты, как всегда, безумно самоуверенна, моя дорогая кузина, - продолжал Рабастан, вновь делая глоток чудесного и крепкого напитка.
-Всего лишь предупреждение, - процедила бывшая Розье, нервно сжав руки в кулаки. Не было сил продолжать вести этот бессмысленный разговор. Она проиграет.
-Напугала, - ехидно съязвил Рабастан.
Всего лишь одно слово. Ничего больше. Очень зря. Чересчур лишнее слово. Она уже чувствовала, как ярость подкатывает к горлу, а гневные мысли вот-вот сформулируются в не менее злобные слова.
Что ты делаешь?! Почему ты заставляешь меня унижаться перед тобой? Как так все выходит, что я не могу контролировать себя? Это все эта дрянь. Я ее ненавижу. Я Тебя ненавижу. Я ненавижу все связанное с тобой… Я ХОЧУ ДЫШАТЬ!!
-Я все сказала, - тихо, как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть, порваться и сорвать всю эту удивительную мелодию лжи. - В противном случае, я не побоюсь пригласить всех твоих… - Эвелин всего лишь за какую-то долю секунду справилась с потоком ругательств, которые закрутились в голове, лишь при одном упоминании о… - знакомых девушек на чашку чая. Или кофе, если я их встречу рано утром. Мне будет совсем не сложно приготовить это, поверь. Я и тебя угощу, если ты так горишь желанием.
Рабастан скептически хмыкнул, уже весьма с усталостью и показным равнодушием от столь продолжительной беседы с удручающей супругой.
-Каждый вечер приводишь сюда их, ужинаешь и распиваешь с ними вино или что покрепче, - ей овладела лихорадка. Какая-то пугающая, странная. Эвелин смотрела на Рабастана, но в упор не видела, потому что взгляд проходил сквозь него. – Каждый вечер, ты говоришь им комплименты, а они смущаются и приторно хихикают, краснея под твоим искушенным взглядом собственника, - Лестрендж непонимающе взглянул на Эвелин, а та говорила словно в бреду под высокой температурой и, наглотавшись таблеток, чтобы спастись. Отчасти все это правда, но для него слишком неожиданная, правда. – Каждый вечер ты ведешь беседу от погоды до пошлых подробностей, ты каждый вечер целуешь их… - ее голос охрип, Эвелин пришлось на секунду остановиться, чтобы глотнуть свежего воздуха в такой же надежде, что все это поскорее закончится, как и Рабастан пьет этот чертов коньяк. – А я чувствую себя гостьей в этом доме. В своем доме! Дьявол тебя побери, Лесатрендж, что ты посмел все это сделать со мной. Ты хоть подумал, каково это мне пребывать в обществе этих…этих… девушек, которые только и делают, что твердят о своей любви к Тебе. Понимаешь? Они мне это говорят, постоянно, не скупясь на описание всех деталей. Я для них никто, понимаешь? Все, слышишь, все на меня скалят зубы и хоть в шутку, но роняют, что Ты - Такой. Что я позволяю тебе это, что мне все равно, потому что я в упор не вижу этого. Они думают, я глупа. Никогда не приходила мысль, что я собственной гордостью жертвую? Что гордость единственным, что было моим. Я чужая здесь. Я чужая в этой назревающей войне. Я чужая в этом чертовом доме. Так скажи мне, что мне сделать, чтобы прекратить весь этот ад?? – Рабастан молча смотрел на нее. В первый раз смотрел на нее и видел Ее. Не смотрел сквозь, как это делала сейчас Эвелин, а видел… и неужели, слушал весь этот бред? – Что я должна сделать?..
-Я… - изумленный голос, непохожий на уверенный тон Рабастана. Слишком удивленный и слегка надломленный от сумбурных мыслей.
-В первую ночь нашего брака… знаешь, о чем я подумала? – Лестрендж молчал, ожидая ответа. Бывшая Розье же горько усмехнулась и развернулась. Сделала пару шагов по направлению к выходу. – Было бы здорово, если бы мы смогли ужиться и не убить друг друга. А еще… знаешь, сколько раз на протяжении всех этих месяцев мы обедали вместе? Или ужинали, неважно? Знаешь? А сколько проводили вечеров?..
Он знал. Ни одного. И эту правду вскрыли, словно засохшую рану, она вновь начала кровоточить.
- Или хотя бы непринужденно говорили дольше десяти минут?.. Знаешь ведь, так?..
Позволь мне… всего лишь дышать. Я больше ничего от тебя не требую…и не прошу.
Она ушла. Ни разу ни повысила голос. Просто говорила, почти не понимая, что Рабастан оказался случайным свидетелем этой вопиющей несдержанности. Это казалось каким-то абсурдным совпадением. Не более того.
[align:right]А ночь так свежа, и пахнет сирень,
Гудят провода.
Останешься ты стеречь свою тень,
Один, как всегда.

Ты писем не будешь писать и стихов
Про ревность и грусть,
Не станешь моих дожидаться шагов,
И я не вернусь.[/align]

 Отправлено: 13.10.08 01:29. Заголовок: Глава пятая. . В ..

[align:center]Глава пятая. [/align]
[align:center] [Saundtrek Амели - Sur le fil (17)].[/align]

В гостиной, в двух шагах от камина, располагалась дверь, которая всегда была закрыта. Мало кто знал, что дубовая перегородка с ручкой отделяет зал приемов гостей от закрытого индивидуального мира. Слишком необитаемый и слишком пустой, он являл собой идеальное место для одиночества. Едва вы приоткроете створку, послышится весьма характерный скрип, который сможет нарушить тишину, и, если кто-нибудь находится здесь, то непременно услышит, что в его мир вторглись. Далее шел небольшой коридор, усеянный неровным светом свеч в канделябрах, на стенах, в отличие от других, не висели какие-то картины, которые могли бы помешать вам. Стоит всего лишь преодолеть кратчайший путь, который займет у вас не более чем пол минуты, и вы вновь уткнетесь в еще одну комнату. То, что вы искали. Вы удивитесь и с улыбкой на губах повернете ручку и зайдете в комнату.
Это помещение небольшое, и если сравнивать его с гостиной, то последнее покажется вам ужасно громоздкой и лишенное тепла. Здесь же было уютно и просторно. Большое окно, которое прикрывают кремовые занавесы, и стеллажи, заполненные некоторой литературой, из темного дерева вдоль стен. Два мягких кресла, и круглый стеклянный столик, на котором извечно лежит бумага и перо с чернильницей. Конечно, в их доме имелась огромная библиотека, но она находилась в Северном крыле, достаточно далеко отсюда. А здесь… толком нельзя было сказать, почему эта комната зачастую оставалась пустой, хотя домовики постоянно проводили уборку и здесь, поддерживая чистоту. Здесь так же отсутствовали какие-либо портреты, которые могли бы только с их назойливостью добивать вас упреками. Но вас обязательно поразит элегантный рояль, который так и притягивает свой взгляд. Так же идеально белого цвета, с шахматного цвета клавишами. Они кажутся совсем выбеленным с оттенками еле заметного небесного цвета и конечно черные завершают все это зрелище. Рядом располагается небольшая полка, где собраны различные композиции великих пианистов. Ступая по мягкому ковру, словно утопая в сугробах, вам захочется провести рукой по инструменту и дотронуться до клавиш, чтобы услышать, как зазвучат натянутые струны.
Но когда на город опускается ночь, застилая покровом тьмы все дома, вы поймете, что в этой комнате страшно в это время суток. Здесь нет часов, которые своим тиканьем бы нарушали тишину, и нет камина, чтобы потрескивающий огонь не отвлекал от ваших занятий. Всего лишь одна настольная маленькая лампа, которая своим светом освещает всего лишь прозрачный столик (на полу образовывается жуткая тень от него и бросает ужасающие блики по стенам и толстым томам на полках), не может обеспечить вам спокойствие. Это замкнутое пространство предназначено для солнца, которое бы через окно пропускало теплые лучи и согревало комнату. Рояль же становится недосягаем для тусклого света лампы, поэтому рядом с пюпитром стоит свеча - еще один источник света.
В этой комнате бывали только домовики, бывшие Хозяева никогда сюда не захаживали, разве что летом, храня ключ порой так далеко, что порой забывая его месторасположение. Магия в этом месте никогда не действовала.
У каждого человека есть свой шкаф со скелетами, у этого дома – был свой, он сузился до размеров этой комнаты. Что же чувствует человек, когда оказывается здесь ночью? За окном непробиваемая темнота, иногда неяркие звезды на небе, времена выглядывает луна, будто подглядывая за вами. Занавесы здесь тоже не закрывают, потому что можно задохнуться в этой мгле.
Она вяло дотрагивалась до клавиш, будто пытаясь начать мелодию, но та упорно не желала идти. Тонкий свет, проливающийся на ее руки, еле заметно дрожал, а эта тишина казалась даже громче еле слышных аккордов. Паутина, в которой можно было запутаться, состояла полностью из этой комнаты. Тьма со всех сторон, даже лампа выключена, и только тени вокруг. Ни порывов ветра, ни тиканья часов – совершенно одна наедине с музыкой, которая будто рождалась по своему желанию, а вовсе не потому, что она играла. Сети, расставленные кем-то, ловили бы свою жертву здесь, потому что от пугающей пустоты и одиночества, разрывало сердце. Медленно, с каждой новой нотой, с каждым новым вздохом, было дико, чтобы попытаться вновь глотнуть свежего воздуха. Окажись здесь двое, непременно бы остался один, который бы с безумной улыбкой метался здесь как загнанный зверь и касался чувствами композиторов, которые всего лишь пытались прожить, и писали музыку лишь для этого. Он читал бы здесь Оскара Уальда или Джейн Остин, Уильяма Шекспира или Льюиса Кэрролла, а сути бы все равно не понимал, потому что эта кромешная тишина заставляла бы судорожно сжимать пальцы и брать в руки перо, для того, чтобы написать свои последние слова, осознавая, что мы когда-нибудь очнемся в своей постели от страшного сна, который нас напугал, и поймем, что это всего лишь пролетевшая за одну ночь незаметно вся жизнь. Эти мысли будут о том, что на протяжении всех лет, мы стремились, чтобы наполнить нашу чашу счастьем и радостью, а на самом деле, эта чаша дана была нам при рождении, и мы всего лишь делали глотки из нее все эти годы. Его не прибавлялось, потому что мы каплей за каплей его пили и мечтали, что в будущем все обязательно будет хорошо. Что будущее станет лучше, чем действительность, хотя настоящий день раскрывал объятья перед нами, а мы помогали другим, делясь с ними своим счастьем. Думали ли мы, что это зря? Жили бы мы по-другому, если бы знали, насколько полна наша чашка при рождении? Бесполезно верить в это, что мы могли бы опустошить ее в один миг – залпом, ведь оно окажется таким вкусным и сладким, что мы захотим еще и еще. И еще, забирая у других им положенные сосуды. Мы растягиваем наше удовольствие на всю жизнь, а в конце понимаем, что лучше было бы сразу ее выпить. А трудно ли вновь ее наполнить? И смогли бы? Всего лишь неосторожное движение, чтобы разбить свою жизнь, и по кусочкам потом склеить. Интересно, какой вкус у счастья? Опьяняющий нежный и терпкий, как вино, или горьковатый со вкусом кислого апельсина, как кампари.? А какой у реальности? Вкус дождя смешанного с пылью и грязью. Потому что все это чересчур сложно.
Сейчас трудно дышать. Подумайте только, мы зависим от того, чего ни разу не видели. Мы слышим в тишине стук бьющегося сердца, но не знаем, как оно пропускает через себя осколки крови; мы чувствуем, как адреналин закипает в потоке красного соленого вина, но не знаем, как действуют импульсы в нашем теле. Мы дышим, но в какие-то моменты, горло чем-то сковывает, и мы не знаем почему. Наши биомеханизмы живут своей жизнью, а наши мысли называют эту жизнь – нашей. Мы говорим, когда у нас болит голова, но мы молчим, когда слезы сами по себе ручьями стекают по лицу. У нас есть разум, и есть сердце, которое помогает нам двигаться в этой реальности. Но ни того, ни другого мы, ни разу не видели, но уверены, что они есть. Восклицаем «О, Господи!», но не верим, что он нас слышит. Мы видели его на картинках, как те же легкие или почки, но мы уверены, что только последнее настоящее. Потому что кто-то когда-то вскрыл чье-то тело и собственными глазами увидел, что это так. А Господь Бог успел вовремя спрятаться от нашей жестокости, чтобы участь того тела Его не постигла. Так какое право мы имеем понимать жизнь? Мы ведь всего лишь пытаемся выжить. И какое право мы имеем винить кого-то в чем-то? Какое право… мы имеем в одну чашу наливать счастье из двух бокалов, или собственноручно брать чужое, чтобы нам стало легче. Так странно и тяжело.
Лениво касаясь клавиш, ее руки движутся безошибочно, когда как глаза прикрыты, и что-то настойчиво мешает услышать мелодию сквозь этот мрачный свет. Ее разум вне досягаемости, девушка даже не слышит, как скрипит дверь, и издалека приближаются шаги. И ее здесь нет, потому что ее душа в цепких руках Музы, которая движет ей и не отпускает. Тяжело дышать, когда тихая пустота вместо крови разливается по телу и проходит через сердце. Где же разум, почему он молчит? Сложно остановить поток мыслей, а сейчас сложно вырваться из омута. Потому что так трудно оторваться от чарующих клавиш, которые ласково сплетаются с очертаниями света на белоснежной поверхности. Едва находя силы, чтобы вновь и вновь играть, не прекращая более. Что-то безнадежно потерялось в этой кромешной тьме комнаты. Что-то безнадежно погасло, и наступила вечная ночь. Она не замечала, как свеча догорала, словно во сне, и на прощанье медленно растворялась. И не заметила, как руки бессильно опустились на колени. Не слышала, как растворяются в тишине удаляющиеся шаги, и скрипит дверь. И не чувствовала, как слезы текут по лицу.

Стол был сервирован на две персоны. Аккуратно лежали столовые приборы из серебра, согласно этикету, по обе стороны от белоснежных тарелок. В центре, окруженная разными вазами, которые были наполнены то фруктами, то шоколадом, то красивыми десертами, стояла небольшая полукруглая ваза, а в ней пышный букет роз, почти всех цветов, составляя солнечную гамму лета. Эта вычурность была разбита в пух и прах благодаря некоторым цветкам камелий, неожиданно сочетающихся в этой композиции. А на нем не менее роскошный костюм, хотя черный пиджак, по обычаю, снят, а галстука нет, ведь Рабастан не любит, когда тугой узел неприятно сжимает горло. Лестрендж с полуулыбкой проводит рукой по нежным лепесткам цветов, а после усмехается, предвидя удивленное лицо девушки. Заведено, что аристократам не свойственна романтика, вместо этого - привлекательный цинизм. Заведено, что не в моде извиняться и заглаживать свою вину, вместо этого – дорогой жемчуг или сверкающие бриллианты.
На его лице блуждало незнакомое доселе выражение лица, и искрилась, будто брызги шампанского, искренняя улыбка. Серые глаза же цвета не мокрого асфальта, а сухого. Оттенки несколько смягчились, поэтому взгляд казался бесконечно теплым. Ей понравится…

-А ты любишь клубнику, чудо? – озорной мальчишеский голос.
-Люблю, клубника – это чудо, - радостный детских смех.
-Это ты чудо, - протестует мальчик, хватая девочку за руку.
-И вовсе нет, - серьезно возражает она. Уж слишком не сочетается этот задумчивый вид и ее смеющиеся задорные глаза.
-И вовсе да! – оскорбленно настаивает на своем мальчик, который не привык проигрывать.

-Ты кого-то ждешь? – слышалось ли в этом голосе заинтересованность или усталость? Был ли он уныл или просто бесконечно пуст? И кто-нибудь хотел об этом знать, чтобы попытаться узнать истинную причину?..
Сегодня девушка выглядела иначе, не так, как все эти обычные будни. Может быть, пропуская пыль через собственные глаза, Рабастан упорно не желал в ней видеть очарование и не вульгарную красоту. Может быть, он уже слишком привык к своему окружению, где правду презирали, ненавидели и втаптывали в грязь. А может, он сам согласился принять этот мир, когда как Эвелин не желала здесь оставаться, ища отсюда выход и спасаясь бегством. На ее прекрасном теле черная метка казалась чем-то ужасным, словно, кто-то иголками вонзаясь в мягкую кожу, рисовал на ее руке невидимую клетку, прутья которых состояли из шипов роз и сковывали когда-то былую свободу. Он с каким-то неимоверным блаженством ловил ее каждое очертание, чтобы постараться запечатлеть этот образ в своей памяти для того, чтобы вспоминать об этом позднее. Кажется, раньше подобного он не желал видеть. С того самого дня, как он самовольно назвал ее врагом, который непременно будет держать его взаперти.
-Я уже ухожу. Я Вам не помешаю, – странно, ее голос не звенит напряжением. В нем что-то сломалось, умерло. Если вчера он был живым, настоящим, который слышали, то сейчас… Он мгновенно уловил это изменение. Раньше бы он не услышал, только ее слова что-то задели глубоко внутри его сердце. А что осталось в нем сейчас?..
На ней темно-серое платье, с забавным стягивающим грудь корсетом, короткими рукавами, как фонарики, и куполом, спадающим до колен, юбка. Черные волосы крупными локонами струятся по плечам, а на шее едва заметная серебряная цепочка и небольшой кулон в форме египетской картуши. Почему раньше он никогда не видел до чего, она изящ

 Отправлено: 13.10.08 01:30. Заголовок: *** Ему казалось, ..

[align:center]***[/align]

Ему казалось, что он знает ее до каждой незначительной мелочи в ее характере. Каждое проявление недостатка и каждые черты – все, что он замечал с самого начала их общения. В раннем детстве - удивительная неожиданность ее поведения, что заставляло ей интересоваться и даже спускать проявления дерзости и добрые шутки в свой адрес. Хотя даже Рудольфусу это не позволялось. Так завелось, что особо нежных братских чувств они к друг другу не испытывали. Смехотворная разница возраста, но зато очередная зацепка, чтобы язвить и ненавидеть. Эвелин всегда была между ними и всегда стремилась разрушить это придуманное и вынужденное чувство только лишь своим присутствием. Во время их обучения – приятное ощущение того, что всегда есть кто-то рядом, способный поддержать, не требуя ничего замен, даже малейших признаков благодарностей, хотя непременно: их кузина видела все это в их взглядах и жестах. Семь лет Хогвартса и отрешенное восприятие непримечательной жизни после школы, отчего все так вышло?
Она все еще спала, безмятежно сжав руками края одеяла и чему-то улыбалась во сне. Память настойчиво подкидывала воспоминания о ее масках, которые она обязательно одевала в его присутствии или присутствии кого бы то ни было. Впрочем, это было обычное решение любого из их окружения устраивать чувственный маскарад, скрывая истинность и намерения. Но у нее это получалось изысканно и почти по-настоящему. Почти, потому что он знал, каких трудов стоило ей, каждое утро топтать свой образ и искусно наносить грим, который бы скрыл потемневшие круги под глазами и ее взгляд, проницательный и смешанный с грустью. Он даже убедил в себя, что она делает это так же, как и Беллатрикс, которая изредка вместе с мужем их навещала, выказывая ни к чему ненужные комплименты. Все это так походило на фарс, что ему отчаянно хотелось забывать об этом – каждый час и секунду – бежать от кузины, чтобы подавить в себе желание сорвать эту уродливую приветливость улыбки и участливое расположение к его делам. Все слишком вошло в ритм и последовательность действий.
Так вот, сейчас, он видел ее всю: хрупкую обнаженную девушку, незащищенную и уязвленную внешним миром. Правдивость и умиротворенность так сочетались в ней, что Рабастан чувствовал, как его сердце сжималось от нежной боли. Ему хотелось обязательно ласковым жестом провести по ее волосам, а после обязательно мягко коснуться ее припухших от поцелуев губ – непременно при этом улыбаясь искренне. Но он лишь продолжал изучать ее взглядом, боясь приблизиться к ней хоть на шаг. Потому что их ночь прошла, необыкновенно светлый рассвет завершился высоко вошедшим на облака, словно на пьедестал, солнцем, - и в любую секунду все это могло закончиться взрывом бесконечного множества зеленых искр, только поэтому он неслышно закрыл за собой дверь и, медленно спускаясь по лестницам в гостиную, продолжал крепко сжимать волшебную палочку.
Ей не к чему было знать, что вчера Рудольфус с Беллактрикс были приговорены к пожизненному заключению в Азкабане. И ей не к чему было думать о том, что их ожидает та же учесть. Скольких убил непосредственно он? Давно потерял счет, да и никогда и не вел его, по правде говоря. Лорд приказывал, он слепо подчинялся, ни разу не задумавшись о том, что с легкостью лишает людей их никчемной жизни. Презрение к грязнокровкам и праведное, если это слово вообще уместно при описании младшего Лестренджа, следование приказам. Еще одна марионетка в искусных руках кукловода, бездушная и безупречно сделанная из дорогого фарфора. Сосуд, который наполнялся всегда отменным настоящим крепким английским чаем без сахара. Как это легко – написать самого себя без излишней романтичности или же ни к чему не обязывающей услужливости. Но если ему было нисколько не больно при этой мысли, то Эвелин содрогалась и боязливо сжимала побелевшие пальцы в кулаки и едва слышно произносила любые слова покорности. Она превосходно владела всеми тремя запретными заклинаниями, но никогда не применяла одно из них – самое страшное. А он применял. Неоднократно. Ему было абсолютно плевать, кого убивать и почему, если на то был приказ; при всем своем врожденным желанием и умением быть привлекательным, Рабастан делал это с особой щепетильностью – произносил смертельные слова – и непременно усмехался в испуганные глаза жертвы. Такое же выражение лица было и у Эвелин, поэтому он и не смог – договорить начатое; потому что она была достойна лучшего, чем погибнуть от руки собственного мужа, которого разозлили ее упреки. Умереть – по сложившемуся стечению обстоятельств, было не для нее. В ту минуту ему хотелось крепко прижать ее к себе и поспешно, пока не поздно, просить прощения. А она умоляла его… как это странно было видеть, что ее губы безмолвно говорят «да»в ответ на его поднятую и направленную на нее волшебную палочку.
Рабастан вздрогнул, когда горячий чай обжег горло. Он сидел за огромным дубовым столом, в один в один, напоминавшим ему тот, который стоял в их имении в Лондоне. В комнате было невыносимо холодно, но он так и не зажег огонь в камине, предпочитая ощущать, как цепкий лед касается обнаженной кожи. Напоминание, что он еще жив, и что разливающее по телу тепло от вкусного напитка и неизвестной нежности – настоящее. Лестрендж едва заметно нахмурился, сдвинув брови, и вдруг почувствовал и услышал еще одно дыхание. Так неожиданно оно громким ударом ворвалось в его сознание, что он на секунду растерялся, и тот час же поднялся со стула, скорее по привычке в дань уважения вошедшей даме, которой это совсем не нужно было. Эвелин смущенно улыбалась, и не знала, чем занять освободившие руки, которые до этого держали чашку кофе, теперь покоившюся на столе. Какая-то невыносимая неловкость и неуклюжая тишина повисла между ними, как комок звенящего безмолвия. Они не сводили с друг друга осторожных взглядов, скользящих по лицам, и никто не предпринимал попытки нарушить эту установившуюся идиллию. Они даже не слышали друг друга в мыслях, потому что те тоже улетучились, оставив некоторую толику недосказанности и непонимания.
-Наверное, следует зажечь огонь, - наконец тихо произнесла Эвелин, от чего-то милый румянец покрывал ее щеки, а растрепанные волосы и сонный взгляд и вовсе делали ее образ чрезвычайно притягательным для него, что он неосознанно сделал шаг навстречу ей. – Здесь ужасно холодно, наверное, мне следовало накинуть на себя халат, - продолжала девушка, слегка поежившись. На ней была лишь недлинная шелковая ночная сорочка в кружевах на тонких лямках по цвету ближе к цвету роскошного вина – бордовому. Ее волшебная палочка лежала рядом с поставленной чашкой кофе в тревожном ожидании, а его оружие – подле чашки чая. Рабастан снова сделал шаг навстречу, уже почти оказавшись с ней на опасном близком расстоянии. – Думаю, меня даже горячий, как кипяток, кофе не спасет, - нервно усмехнулась Эвелин, наблюдавшая за его движениями, но продолжавшая неподвижно стоять на месте от незнания, как ей поступить. – Может, ты правда камин заж…
-Эви?
-А?
-Заткнись и поцелуй меня.
Девушка удивленно и застенчиво подняла глаза, приоткрыв рот от изумления. Рабастан был слишком близко, чтобы сопротивляться его чарам. Знает ли он, как чертовски сложно ему отказать? Наверное, знает и пользуется этим, потому что как только бывшая Розье приподнялась на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ, Лестрендж обвил руками ее талию, сильнее прижимая к себе, со смешком улыбаясь.

…Только не отпускай меня, хорошо? Мне так приятно чувствовать себя в твоих крепких объятьях, что я обо всем забываю: об этой бессмысленно проигранной войне, о смерти брата, о нашей жизни до этой ночи. Ты ведь знаешь, что все изменилось? Только посмотри, я же настоящая. Я – перед тобой. Вся до последнего своего недостатка, веришь? Не думала, что когда-нибудь смогу открыться кому-то, кроме Темноты. Она будет ревновать меня к тебе, потому что я ее изгоняю из себя, а она нехотя растворяется беззвучной и невидимой туманной дымкой в прозрачном воздухе. Мне невыносимо больно при мысли, что это все закончится, и невыносимо тепло в груди. Я чувствую, как сердце истекает водой от постепенно тающего льда…

…Только не отпуская меня, хорошо? Мне так приятно чувствовать тебя в своих объятьях, что я обо всем забываю: об этой глупо проигранной войне, о заключении брата, о нашей не_жизни до этой ночи, и о том, как я не хочу тебя терять в пустоте и холоде этой гостиной. Все как-то быстро поменялось: вместо безразличия во мне просыпается жгучее желание бежать от всех вместе с тобой, чтобы наслаждаться каждой минутой нашего нового созданного счастья. Не думал, что мы сможем убить эту тьму внутри нас, которая так медленно и больно разъедала нас изнутри. Кого ты видишь, родная, перед собой? Не пугайся, это всего лишь настоящий я без саркастической ухмылки и презрительного взгляда. Подумай, ведь наши маски сгорели и стали пеплом в огне поцелуев и прикосновений. Как много понадобилось для этого времени, верно?

[align:center]Глава седьмая. [/align]
[align:center][Seether feat. Amy Lee - Broken][/align]

В этот [первый] раз они сидели не напротив друг друга, меряя друг друга жесткими взглядами. Все было по-новому, иначе. Его рука почти соприкасалась с ее, и это опасная приближенность даже пугала ее. Сначала.
В этот [необычный] раз они не обедали вместе, как это происходило на протяжении всей той недели, которую они скрывались от Ордена и Министерства. Так случилось, что даже при появившемся между ними тонкой грани взаимопонимания, они не желали начинать новый день – не важно, что предвещал этот день, – вместе. Вполне возможно, что нежелание просто заключалось в том, что они не готовы были изменить привычкам ради кого-то другого. Это значило бы полностью увязнуть в чувствах, которые, для начала, следовало бы признать. Слишком не так. Вся эта общая картина никак не могла вписаться в размеренную жизнь каждого по отдельности. Относительно размеренную правилами и приличиями, нормами и неписаными законами этикета. Они оба с блеском играли свои роли. Могли без репетиций и особого труда заставить другого поверить в искренность, но жить собственной жизнью не умели. А когда с этим столкнулись, растерялись. Ни в одном сценарии не оказалось нужной модели поведения.
В этот [из ряда вон выходящий] раз они встречали мрачное серое нехотя поднимающееся из-за горизонта солнце вдвоем. Что касается ее, то она не любила рассветы, и вполне могла сказать: ненавижу; а он приподнимал уголки губ в полу усмешке на ее молчаливый укор, в котором не было ни капли озлобленности или тоски, которую он привык видеть за все эти долгие бесконечные дни. Она пила свой крепкий кофе с сахаром, а он наслаждался не менее крепким чаем, правда, без единой крошки белого песка.
В этот [последний] раз они за руку вышли из огромного особняка и, с угрюмым молчанием, оказались во внутреннем маленьком садике, окруженным высоченными декоративными растениями. Когда-то непременно восхитительные цветы росли здесь, сейчас же они завядшими бутонами склонялись к земле от невидимой тяжести осенних дымчатых туч. Посреди бывшего великолепия располагалась беседка, овитая мягким плющом, который цепкими ветками попытался окутать проемы окон. А внутри было уютно и без лишних нагромождений дорогого антиквариата, к которому так привык любой род аристократов.
Они сидели на деревянной скамеечке, плечом к плечу, и в полной тишине рассматривали, как рассвет сменяется надменной сизостью дня. Солнце, не успев занять главное место, на небе, уже скрылось за набегающими темными облаками. Впервые они наслаждались рассветом и тихой ласковой молчаливостью, царившей внутри беседки. Волшебные палочки все так же лежали по обе стороны от молодых людей. Одна - 11 дюймов, лавр, чешуя саламандры, принадлежит Рабастану Лестренджу. Другая – 11 дюймов, тростник, чешуя змеи, принадлежит Эвелин Лестрендж.

(5)Лавр - символизирует победу, бессмертие и тайные знания. Поэтому лавровые палочки получают победители по жизни. Так же лавр – символ власти. Лавровые палочки уже дают превосходство в поединке, они несут вдохновение и открывают путь новым решениям своих обладателей на их знаниях. (с)
Чешуя саламандры - храбрые и мужественные люди, никогда не идущие на компромисс со своей совестью, легко противостоящие искушениям. Делают не то что легко, а то, что считают правильным и справедливым. Скромны и целомудренны. Палочка с таким ядром не может принадлежать темному магу. (с)
(6)Тростник - обладатели подобных палочек знают себе цену и цену времени. Есть все шансы стать бесспорным лидером в любом коллективе. Страстные и артистичные личности. (с)
Чешуя змеи - предполагает наличие мудрости в человеке и тягу к знаниям, но не всегда это используется во благо. Натура двойственная - то и дело меняет свое мнение, в душе борются светлая и темная стороны. Коварны. Острый язык, часто злословят. Умеют постоять за себя и свои интересы. (с)

Оба, в любой момент, готовы сорваться с места и принять оборону, но пока все тихо. Никто не спешит нападать, поэтому пока они предоставлены друг другу. А где-то вдалеке гремит приглушенно гром, и сверкают яркие молнии, а здесь только собирается дождь, по крапинкам усеивая небо.
Девушка поставила наполовину недопитый и уже порядком, остывший кофе рядом и сжала руки в кулачки, безнадежно пытаясь их согреть. Теплые руки парня тот час же накрыли и несильно сжали ее. Его чашка уже давно была опустошена.
-Замерзла? – усмехнулся Рабастан, который вдруг потерял смысл изучения происходящего за стенами беседки и обратил все свое внимание на Эвелин, отчего та смутилась, а легкий румянец незамедлительно осел на ее щеках.
-Немного, - пробормотала она в ответ. Эта обстановка была в новизну для обоих, но только она единственная не понимала, как себя вести правильно, чтобы не нарушить и не сломать вдребезги этот миг. Более того, ей казалось, что это страх зарождается в ее груди. Щемящее неприятное чувство в области сердца, отчего ей хотелось уткнуться в плечо мужа и разрыдаться от бессознательной боли. Ведь она никогда не испытывала страх. Не умела. Что же изменилось?
Ничего. Осталась, правда, безвыходность; грозные тучи, предвещающие ливень; солнце, за хмурым облачным занавесом; а еще нависшая паутина опасности, в которой они уже запутались и не знают, как выбраться. Ей даже мерещилось, что тугой пепельный дым проникает в легкие, и она вот-вот задохнется, потому что невыносимо больно было произнести хоть слово. А он молчал и безуспешно пытался согреть ее ледяные руки.
Эвелин вздрогнула, когда чутко уловила треск сухих листьев где-то совсем близко и легкие вибрации воздуха. Кто-то пытался снять их защитные заклинания вокруг особняка. Немой взгляд, полный вопросов, на что Рабастан лишь снисходительно улыбается и качает головой. Они оба понимают, что это значит. Смысла нет. И выхода тоже.
Ее пальцы беспокойно касаются твердой поверхности тростника. Как это странно – чувствовать, что все скоро закончится. Как будто ничего и не начиналось, разве что с одним небольшим «но». Всего лишь чуть больше одной недели жизни, и двадцать четыре года [без нее]. Это больно? Вовсе нет. Всего лишь сердце [не] бьется быстрее и как-то болезненно [не] напоминает о себе.
Он медленно поднялся, сжимая в одной руке свое оружие, а другую – протягивал ей. Ее беспокоенный безумный взгляд встретился с еще одним: отрешенным, тихим, успокаивающим. Интересно, у него всегда глаза цвета мокрого асфальта? Да, они серые, только… ей вдруг показалось, что это просто гравий: соленый, омытый грязными слезами с небес. Краски уже поблекли, но чувства в них стало больше. Какого-то неуловимого движения и стремления жить – все это тона и полутона, [не]сыгранная мелодия собственных мгновений. А ведь к его жизни не продаются готовые ноты с исписанными ключевыми знаками и восьмушками с паузами. Наверное, последних гораздо больше. Может два такта, а может больше. А ведь он даже никогда не прикасался к черно-белой полосе клавиш по собственному желанию. Всегда находился кто-то, кто просил его сделать это: ради дорогого сердцу правилу. А еще нет исписанных маслом портретов его души, в серых пепельных оттенках сигаретного дыма, - она ни разу их не видела, хотя тогда почему это строгое и лаконичное «нет»?
Эвелин любила баловаться кистями и множеством красок, пытаясь шутки ради, рисовать. Учителя говорили ей, что у нее есть талант: но только тени ложились на каждую работу. Маленькая Розье никогда не видела этого, а сейчас спустя столько лет – тоже не желает замечать, пытаясь закрывать глаза на все плохое. А сейчас его темные пронзительный с изъянами угрюмости и мрачности взгляд… поэтому она тогда похоронила его портрет под обломками темной холодной воды Черного Озера . Именно поэтому, Эвелин выкинула папку, перевязанную багровой лентой, и долго наблюдала, как лист бумаги соприкасается с разъедающим льдом воды. В свое время она увидела то, чего не желала и чего избегала всегда. Ненависть, перемешанную с приученной болью чистокровного прошлого. Тогда она готовила подарок к дню рождения младшего Лестренжда, мечтая о его снисходительной улыбке и сарказме по поводу ее недоработанных живописных росчерков. Потрет, девушка так и не завершила, потому что испугалась грифельных штрихов, вдоль бровей, ресниц и глаз…
… Ей хотелось что-то произнести. Что-то мягкое, нежное. Но она не могла выдавить ни слова, лишь вдыхая и выдыхая утренний воздух. Он ничего не требовал и не привык строить лишних иллюзий на счет их придуманного побега от реальности. Все это исключительно принадлежало фантазии Эвелин…
…Негромкий хлопок. Одно разлетевшееся в пух и прах заклятье.
…Тяжелые капли дождя. Вторая разбитая защита.
…Гром недалеко. Судорожно сжатые волшебные палочки и переплетенные пальцы.
…Сверкнувшая молния. Осколки когда-то надежной прозрачной надежды вокруг особняка.
…Негромкий хлопок аппарации. Четыре грузных фигуры перед ними с жесткими лицами.
Не уходи от меня. Ментальные потонувшие в разуме мысли.
Я прикрою тебя со спины. Приподнятые уголки губ в усмешке.
Держимся вместе? Его мысли в ожидании, и он уже вот-вот начнет атаковать.
Непременно. Ее почти неуловимый кивок.

-Вы обвиняетесь в совершении ряда чудовищных преступлений по отношению к маглорожденным, а так же волшебникам. Опустите палочки.
-Или что? – одними губами произносит девушка и чувствует, как Рабастан улыбается ей. Не нужно для этого видеть его лицо, просто она это знает.
-Stupefy! - Одновременно четкие резкие слова. Видно, для них это сюрприз – использование легилеменции. Но ведь это только начало. Их всего лишь четверо – блюстителей магического правопорядка. А их всего лишь двое - Пожирателей Смерти.
… И уже некуда бежать, потому что их всех затягивает в круговорот проклятий и ярких одновременных вспышек. Почему ей до этого не приходило в голову, что рано или поздно – сейчас – ей придется произнести роковые слова, которых она страшится? Рабастан уже два раза попытался произнести запретное заклинание, но оба раза были пресечены и урезаны в корень. А что она?.. Парочка не мощных слов, а противники даже не дрогнули. Так нельзя, ведь он на нее надеется. Он ей доверился. Почти подсознанием, отражая одну за одну атаки. Запас сил быстро исчезнет, если продолжать в том же духе, поэтому…
…Уже некуда бежать. Позади Рабастан Лестрендж, который прикрывает ее, его мысли – лихорадочно пытаются найти способ, чтобы победить. Хотя бы ненадолго – оба знают, что придут другие, а пока…
-Crucio, - направленная палочка в сторону Ремуса Люпина. Прости, Ремус, но твоя когда-то былая страсть к дорогой Нарциссе ничего не значит. Она, конечно, любит тебя, все еще, ты же знаешь, верно? Но мне все равно. Знаешь, лучше бы тебя вообще не было, тогда моя родная и любимая мисс Блэк не переживала бы из-за всей этой вычурной наигранности, которая нас окружает. Ты ей показал счастье, которое нас боится. Ты когда-нибудь думал о том, что тьма боится света? Нам легче выжить ночью, Ремус. Ты не задумывался об этом, когда вмешивался в ее личное пространство, да? Давай, без лишних слов, Люпин. – Caecit …
…Его приглушенный выдох и боль, пеленой стелющаяся перед глазами. Она не успела договорить, беспомощно пытаясь разобрать запутавшиеся мысли мужа. Быстро разворачиваясь, уже почти не думая, в страхе ожидая увидеть что-то невообразимое. Три чертовы фигуры: Стэджис Подмор, Фабиан и Гидеон Пруэтт. Все трое – бывшие гриффиндорцы, теперь с мерзкой улыбкой (наверняка, они называют ее торжественной и важной) смотрят на поверженного Рабастана, который пытается дотянуться до своей выбитой из рук волшебной палочки.

-Apparo Finite Alias! – это не ее голос. Нет. Определенно не ее. Его интонации слишком взбешенные, не контролируемая ярость, сочащийся с губ яд. Или все же? Еще раз, всего раз, только бы не воспользоваться дьявольской…
…Уже не осталось сил, чтобы даже противиться самой себе и чувствам, клокочущим внутри. Резкая боль, брызнувшая ярко-красная кровь. Цвет столь нелюбимого ею вина. А ведь кровь имеет привкус солоноватости, а вино – терпкое на губах, словно тает. Непонятное ощущение – вот что, значит, проиграть партию в шахматы?


Давайте сыграем в игру, мистер Лестрендж?
Какие игры Вы предпочитаете, миссис Лестрендж?
Только запрещенные коварные игры, полные жестокости, которую мы так с Вами любим.
Тогда кто начнет?
Вы как настоящий джентльмен, пропустите даму вперед?
-Apparo Finite Alias! – еще раз, сквозь мучительно открытые веки и искривленные в язвительной иронии губы. Гореть тебе в Аду, Ремус, я так и передам это Нарциссе. /Снова тяжелые капли дождя по крыше беседки, по земле. Ну же, Рабастан, твой ход!
Безмолвная тишина в ответ. Неужели это тиканье часов повисло в воздухе, наполненном озоном и грохотом грома? Отчего так горло стягивает тугой веревкой? Сжатая до дрожи палочка и испуганный вдох. Нет, нет. Ты обязан просто сделать ход, Рабастан! Воля в кулак и резкий выдох на одном дыхании:
-Avada Kedavra!

(7) Отыгрыш Эвелин Розье в запретном лесу. В одном из постов идет речь о папке с рисунками. (прим. автора).
(8)Stupefy – оглушающее заклятие (сшибает с ног). (с)
(9)Caecitas - Заклятье полной слепоты. Последствия лечатся очень трудно. (с)
(10)Apparo Finite Alias - заклинание для насильственной аппарации. (с)

Эта тишина грозилась разорвать их бьющиеся в унисон сердца. Они были еще живыми, могли дышать и вкушать аромат пряного аромата крови. Она отчаянно схваталась взглядом за его фигуру, хотя легкая, почти призрачная завеса, скрывала любую видимость пространства. Ей казалось, что она на мгновение заснула: но вынырнуть из объятий Морфея уже больше не удастся. Ей даже на секунду привиделся, какой-то кошмар, и она продолжала ногтями впиваться в мягкую кожу руки. Она чувствовала привкус металла и чувствовала, что сердце перестает биться. Еще секунда…. И тогда все равно будет, что дальше: Азкабан, смерть или [не]существование.
Не щадящее безмолвие грозило уничтожить, сжечь дотла их дрожащие в предрассветном ужасе сердца, которые застряли где-то на грани. Она невыносимо горько пошатнулась, а ему показалось, что мир вот-вот рухнет на глазах. Ему также казалось, что он утонул в ее изумлении и паузе невыносимых мыслей. На секунду привиделось, что ледяное безразличие сковало нерушимой цепью всю его душу. Еще секунда… и тогда все равно будет, что дальше: Азкабан, смерть или [не]существование.
-Эвелин, - прерывистый выдох в ее губы. Он пытался вдохнуть в нее хоть какие-то остатки жизни, чтобы хоть еще пару минут чувствовать ее еле теплое дыхание рядом и слышать, как ее сердце уже не бьется, будто в клетке, а оно свободно.
Ни слова и потухший взгляд. Она пыталась что-то пробормотать, сказать, что все хорошо, но он понимал, что произошло. Поэтому крепко и сильно продолжал прижимать ее хрупкое тело к себе и что-то нечленораздельно бормотать о чем-то светлом и добром, о том, что они оба упустили.
-Эвелин, прости, прости… - шептал он, с особой трепетностью и любовью проводя рукой по ее темным волосам и не переставая обнимать ее, потому что удар за ударом – становились слабее и еле ощутимее, грозя и вовсе остановиться.
Она молчала и просто не верила: во все, что произошло. Ее палочка со стуком упала на холодную землю, а руки неосознанно вцепились в парня, который будто бы знал, что еще секунда…
-Черт возьми, родная, - его голос почти сорвался, но он попытался улыбнуться сквозь пелену мрака, которая мгновенно овладела девушкой. – Прости меня… прости, - все тише-тише, что слышно, как вдали вновь раздаются хлопки аппараций. Их становилось больше, все больше и больше, они, как крысы, готовы были разорвать их в клочья, даже не вынуждая себя, сопроводить Пожирателей к гостеприимным дверям Азкабана.
-За что? – почти неслышно шепчет она, почти затерявшись на бескрайних просторах безумства. Застряв, где-то на перепутье закоулков ненужной памяти, слова не выливались в целесообразную картинку, чтобы быть внятными. – За что, я должна тебя простить?..
У него глаза серые. Как шерсть волков, как пасмурный день, в преддверии дождя. У нее глаза зеленые. Как стеклянный взгляд кошки, как илистое дно реки под закат лета.
Эвелин смотрит на мужа почти невинно, неискушенно, боязливо приподнимая уголки губ. Она пытается смотреть на него, будто ничего не произошло, обязательно даря хоть какую-то надежду, что это ничего не значит. Она искусно врет ему, а он поддается ее мастерству, потому что сам слишком устал – верить, что все неизбежно закончится. Теперь ее очередь крепко сжимать его руку, убеждая, что несколько лет в Азкабане – всего лишь хорошая возможность выспаться от тяжелого бремени настоящего Пожирателя.
Когда мы прибыли в Румынию, в наше с тобой поместье, родная, я молча пообещал себе, что хоть несколько дней ты будешь, счастлива и свободна. Я даже готов был уйти, и поверить в то, что ты обрадуешься. Я обещал себе, сделать все, чтобы только ты раскрылась, а не топила свою грусть и тоску в чашках кофе – утром, днем, вечером, ночью – а для этого нужен ли был тебе я? Я, который всю нашу придуманную и расписанную по часам семейную жизнь топил в белом вине твоих слез? Поверь, любимая, мне больно от твоих произнесенных слов. Я мысленно огородил тебя от всех запрещенных заклятий, ведь ты их страшилась с самого детства. Пусть даже всего, на какие несколько дней – пусть даже так, но сейчас, когда все обязано было, закончится, ты произнесла – помнишь? Я хочу, чтобы ты забыла этот момент. Мне отвратительно гадко на своих никчемных остатках сердца от твоих слов. Почему ты не дала ему закончить… Теперь Гидеон Пруэтт мертв, ты его убила, родная, ты … его убила из-за меня? Нарушила табу, молчаливо данное, когда мы стояли с тобой на коленях, преклонившись, перед Темным Лордом. Я ведь знаю, какая ты упрямая, я ведь знаю, как это неимоверно сложно произнести смертельное заклинание в первый раз. Прости меня, прости… простишь?
-Знаешь, это не так уж сложно, - губы Эвелин дернулись, пытаясь улыбнуться, но вместо этого девушка уткнулась в грудь Рабастана, и пыталась справиться с холодом, который заставлял бестолково дрожать и бояться собственных слов. –Ты не сердишься на меня?
Ужасно больно в горле, что-то мешает говорить, а глаза предательски становятся влажными. Осознание того, что она натворила, и очнувшийся разум, что это просто из-за собственного эгоизма. Рабастан Лестрендж мог умереть. Все бы закончилось. В миг. Разорвалось. Плевать, что она бы тоже умерла в тот же самый момент – умерло бы ее осознание и хоть какая-то надежда, а кольцо бы обжигало невыносимым огнем безымянный палец, потому что его пришлось бы надеть на другую руку - левую. Он бы умер – и ему не пришлось бы пожизненно быть запертым в четырех стенах, где с каждым ударом минутной стрелки по венам утекала бы жизнь, а невыносимые страдания сжимали бы грудь в любое время суток. Но зато… она нарушила все запреты, данные себе. А ведь она никогда раньше не нарушала слова… никогда-никогда.

-Рабастан Джонатан Лестрендж, вы обвиняетесь в преступлениях, совершенных по приказу Темного Лорда, а так же самовольно, против рода нечистокровных волшебников и маглорожденных, а так же в пособничестве Пожирателям Смерти. Вы так же неоднократно использовали запрещенные Министерством Магии Заклинания, вследствие чего суд назначил наказание в виде пожизненного заключения в Азкабане. У вас есть возражения?
-Нет, - твердый ответ, сузившиеся глаза, и наглая непробиваемая полу усмешка. Рабастан Лестрендж подмигивает жене, которой вот-вот, с минуты на минуты, причитаю тот же приговор. Его взгляд, недвусмысленный и коварный, а она знает, что это значит…
-Ваше последнее слово?
-Наша игра еще не закончилась, - произносит заключенный и слегка улыбается. В это время министру магии подносят поднос с фарфоровым сервизом.

-Эвелин Лестрендж, в девичестве – Розье. Вы обвиняетесь в косвенных преступлениях, совершенных по приказу Темного Лорда. Улики доказали, что именно Вы готовили смертельные зелья из запрещенных маглами, а так же советом Магической безопасности, ингредиентов: цианид, цикута, мышьяк, стрихнин, кантарела, бруцин и другие. А так же вы единожды использовали смертельное заклятье. Суд приговорил вас к пожизненному лишению свободы в стенах Азкабана. Есть возражения?
-Только одно, - девушка прищуривается и смотрит на судью. – Бруцин я еще ни разу не применяла.
Стучат клавиши печатной машинки, кто-то записывает каждое слово, произнесенное в зале суда. Какая-то запредельно могильная тишина, царящая в огромном зале. Присяжные уже устало пьют чай, да и сам министр не брезгует вкусными пирожными и самим крепким напитком. Какое-то неуважение к представителям аристократии. Эвелин тихо клацает зубами, ее взгляд – полон презрения.
-Ваше последнее слово?
-Вам понравился чай, господин Министр?
Рудольфус и Беллатрикс переглядываются, а в повисшем изумлении вдруг следует взрыв хохота. Это смеется Рабастан Лестрендж, который без смущения аплодирует своей жене, чему она лишь нежно улыбается в ответ. Суматоха, поднявшаяся в миг, и Главный человек в Волшебном мире без чувств падает со стула. Его чашка чая вдребезги разбивается о дубовые ступеньки.

-Милая, мы еще можем убежать, - тихо шепчет он, едва касаясь ее губ.
-Не можем, - качает головой Эвелин и завершает этот бессмысленный разговор безумно сладким поцелуем.
Пусть даже солнце скрывается, прячется от них, за сизыми облаками. Пусть даже их снова окружают сотрудники отдела Магического Правопорядка. Пусть даже сердца обоих супругов все еще бьются в предвкушении чего-то невероятно ласкового и доброго. Пусть даже свобода, как песчинки в песочных часах, утекают в никуда. Пусть даже она не наберется смелости, чтобы сказать свое: люблю, только потому, что так не принято. Пусть даже все это чересчур больно и страшно, хоть на секунду оторваться от него: умереть, затеряться в утренней тиши и каплях росы на пожухших и мертвых листьях. Еще секунда… и тогда все равно будет, что дальше: Азкабан, смерть или [не]существование.

[align:center][Fleur – Два облака][/align]




[align:center]P.S От и до, все это для Рабастана Лестренджа. Все тридцать шесть страниц и каждое слово – твое. Каждая пролитая слеза и каждая улыбка – твоя. А еще огромное тебе спасибо, потому что только благодаря тебе я это начала и закончила. Такое ощущение, будто я что-то потеряла, когда дописала это все… не могу отойти до сих пор, непроизвольно дрожу и скучаю по тебе. Огромное спасибо за два твоих фика, особенно за последний, от которого я просто в немом восторге, и который я много раз перечитала, прежде чем окончательно дописать Наш с тобой фик. Люблю тебя сильно. [/align]


[align:center]P.S. #2 Спасибо моему так же очень любимому Рудольфусу Лестренджу и Нарциссе Блэк. Коллегия, я без вас никуда! Ня!


P.S. #3 Спасибо за то, что я тут оказалась со всеми вами![/align]

 Отправлено: 14.10.08 17:16. Заголовок: Ты знаешь, Эвелин, а..

Ты знаешь, Эвелин, а я хотел бы так умереть.
Спасибо.

 Отправлено: 14.10.08 17:48. Заголовок: Андромеда Блэк *отв..

Андромеда Блэк
*отвесила поклон в 45 градусов* клип изумительный, и песня очень подходит, ты права.

Gideon Prewett

 Отправлено: 14.10.08 17:30. Заголовок: Меда очень долго не ..

Меда очень долго не хотела вымещать этот убожественный клип, но думаю, что ты обязательно должна послушать эту песню, потому что именно она мне вспомнилась, когда я наконец-то пришла в себя от прочтения. Слушай только песню, клип убожество - http://www.sendspace.com/file/4hi3vw