Отправлено: 07.09.08 20:44. Заголовок: ~Поступью Солнца~

[align:center]Поступью Солнца[/align]
[align:center]* * *[/align]

Скрытый текст

Я не знаю, как это назвать! Вроде бы фанфик с главными героями в лице Стана и Дольфа (Меда, Тед, Сириус и Гидеон введены скорее как вспомогательные), но с другой стороны - это что-то очень символичное и трудное для понимания даже для автора... В общем, судить вам, а я преданно жду комментариев прямо в этой теме)))

[align:center]Глава 1[/align]

У Теда широкие мужественные ладони с короткими тупыми пальцами. В целом, он довольно милый парень. Веснушчатое обветренное лицо. Темно-серые глаза, по цвету граничащие с карими, светлые соломенные волосы. Он очень часто смеется. Смех у него негромкий и словно бы робкий. Потому что его все время терзает странное чувство, будто бы он не к месту. Где угодно – среди друзей, родных, даже жены – он всегда ощущает себя лишним. Словно бы в своей собственной жизни он – случайный прохожий. Или не случайный. Или не прохожий.
Так или иначе, но Тед Тонкс никогда не тешил себя иллюзией собственной важности.
Он хорошо понимает: таких, как он, в этой жизни даже не десятки – тысячи.
Поэтому единственное, за что он цепляется с голодной обморочностью – это его жена.
Жена Теда Тонкса – женщина, бесспорно, красивая. Ухоженная, с длинными аккуратными ногтями, царственным лицом и большими оленьими глазами лазурно-синего цвета. Она аристократка до кончиков тепло-каштановых волос и даже имеет смелость это отрицать. Он, конечно, делает вид, что не замечает этой ее детской склонности к протестам, хотя это неправда. Ведь Тед Тонкс ловит каждое движение своей жены. Он наблюдает за ней с восхищением и даже благоговением. Он знает все ее привычки. Заучивает стихи, которые ей нравятся. И всегда дарит ей только орхидеи. Ведь однажды, еще пять лет назад, когда они толком знакомы-то и не были, она случайно обмолвилась, что любит эти цветы. А он запомнил. Он всегда запоминал все, что она говорит.
Его жена была похожа на вольную птицу, по случайности залетевшую в его окно. Особенно это ощущение обострялось, когда она по школьной привычке садилась на подоконник и доставала свои сигареты. Он не переносил табачного дыма, но так и не нашел в себе силы духа, чтобы это сказать.
Собственно, все эти четыре года, что они женаты, он только и делает, что молчит.
Она не особенно протестует.
Андромеда, его жена, любит часто сидеть в гостиной. Либо на подоконнике, либо в глубоком кресле около камина. Она все время кутается в шаль, будто бы во все времена года она мерзнет. Сколько они живут вместе, дома она никогда не расстается со своей шалью. Потому что с ним ей всегда холодно.
А ведь ей всего двадцать пять лет.
Тед Тонкс называет ее только Дромедой. Однажды он ляпнул “Меда”, и она вдруг как-то странно вздрогнула и внезапно попросила не называть ее так. Как угодно, только не Меда и не Андрэ. С тех пор она для него – всегда Дромеда.
Только вот на имя это она не отзывается. До сих пор не привыкла.
Он продолжает тешить себя надеждой, что когда-нибудь она все же научиться отзываться, перестанет кутаться в шаль и курить на подоконнике, а еще – смотреть на него странным взглядом, исполненным печали. В ее взгляде всегда был некий налет трагизма. Он привык. Вот только иногда страшно хочется, чтобы она просто широко улыбнулась – безо всех этих меланхоличных заморочек, которые ему никогда не понять.
Рядом с ней он всегда чувствует себя маленьким глупым мальчиком.
Это не ее вина.
Они всего лишь разные.
Слишком разные.

* * *

-Сириус... - протянула Пейдж, пробежавшись пальчиками по его голой спине. От неожиданности Сириус Блэк вздрогнул и чуть не выронил сигарету. - Ты снова уйдешь, да?
Он устало вздохнул, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не отряхнуться, как бездомный пес.
-Да, Пейдж, я уйду. Зачем ты спрашиваешь, если все равно знаешь и без меня?
Она обиженно надула свои совершенные губы.
-Потому что ты никогда со мной не разговариваешь, Сириус. У меня складывается ощущение, что тебе от меня нужен только секс...
-А тебе от меня разве нет? - возможно, это прозвучало грубовато, но ему все равно. Пейдж опасно сузила огромные темные глаза. Он не любил ее глаза. Было в них что-то демоническое, отталкивающее, противоположное всей ее ангельской красоте. Пейдж ведь вся такая куколка с длинными ногами, большой идеальной грудью, аккуратным маленьким носиком, точеными плечиками и правильными чертами лица. А вот глаза выдавали, причем выдавали серьезно. Даже когда эта девушка смеялась, они все равно оставались отстраненными.
-Я, может, хочу просто поговорить...
-Вот только не смеши меня, Мерлина ради.
Она замолкла. Пейдж отлично умела просчитывать его настроение и прекрасно знала, в какие минуты лучше отойти и не трогать, чем приставать с распроссами.
Пейдж медленно встала с постели и двинулась в сторону кухни за кофе. Сириус равнодушно скользнул взглядом по ее длинным, стройным и загорелым ногам. Никаких чувств. Как будто любование экспонатом в музее.
Неживое.
Когда-то давно (а может, и недавно – вместе с миром он потерял и ощущение временных рамок) Сириус Блэк жил чувствами. Но чувства были какими-то... слишком яркими. И в один прекрасный день они разбились о причал быта. Бытом стала война. На войне ведь чувствовать противопоказано.
Он уже давно не спрашивает: “Зачем?”. Уже давно не находит ответов...
Кажется, что эта война никогда не кончится. И в глубине души Сириуса это устраивает. Так у него нет времени думать. Бесконечные собрания Ордена, столкновения, нападения, известия о новых смертях.
Они праздновали и поминали, праздновали и поминали...
Так он может всегда сказать себе: “У меня нет на это времени”. Вполне понятные физиологические потребности удовлетворяет с мимолетными девицами вроде этой Пейдж, что до сих пор виснут на нем охапками. А почему бы и нет? Ведь он все еще молод, красив, умен и сумасбродно свободен от предрассудков.
Вот только они не нужны ему. А нужен кто-то совсем другой. Только вот искать его негде, некогда, не за чем... Столько отговорок – одна за одной. Нужное подчеркнуть.
Он готов взвалить на себя любую работу, чтобы состроить достоверную иллюзию занятости. Незримо повесить на шею табличку: “Абонент временно недоступен”, переставая спрашивать, а временно ли...
Проблема была всего одна. Он ведь так ее и не забыл... Ее синие глаза так пронзительно смотрели на него из бокала бренди в том баре, куда он захаживал, когда становилось совсем похо. В этом баре он когда-то познакомился с Хлоей... В этом баре он когда-то забывал Андромеду.
Что изменилось?..

* * *

Вечер был морозный и странно сырой. Сутки до Рождества – улицы полны народу, спешащего завершить приготовления. В этой суматохе никто не заметит высокого молодого человека, что в приступе сентиментальности решил нырнуть в толпу оживленного шума людей. Он Пожиратель Смерти, но здесь, в толпе, его никто не узнает. Удивительно, как сохранились всеобщие ценности даже во время войны. Стоило подойти Рождеству, как война сразу отступила на второй план. Неужели какая-то там рождественская индейка может быть выше покорения мира?..
Ему никогда этого не понять. Он из другого метафизического измерения.
Он останавливается около витрин и подолгу вглядывается в стекло. Оно являет ему отражение красивого молодого человека с непроглядно темными глазами и чуть встрепанными смоляными волосами, в которых запутались снежинки. Ничего романтичного.
А вокруг была зима, которую он так любил. Она пришла и оставила его совершенно одного.
Он не любит смотреть на свое отражение в витринах. Потому что на красивом лице видит печатью всего одно слово: невостребованность.
Вчера он только заканчивал Хогвартс. Кому-то улыбался на выпускном балу – преимущественно через силу, но теплота проскальзывала. Сегодня теплоты уже нет. Сегодня его даже не учат убивать. Сегодня он уже отлично это умеет.
И он не понимает, что забыл среди этих чужих людей, что ищут рождественские подарки своим близким. Он даже с трудом понимает, кого можно назвать близким. Может быть, брата?..
В последнее время Рабастан стал каким-то совсем иным. Неделю назад он отказался выполнять приказ Лорда, а вчера совершенно бездарно напился. Дольфу не брезгливо, нет. Просто очень странно видеть младшего брата таким. Хотя, если уж на то пошло, что он о нем знает? Марку вина, которое он любит, несколько его бывших, вечную насмешливую манеру выражения и... что? Все? Как странно...
Завтра Рождество, а Рудольфус Лестрендж совершенно не знает, где и с кем он будет его праздновать.
Виной всему был Темный Лорд. А может, Дольфу просто отчаянно хотелось найти виноватого. И журчала в голове неприятная мысль – мне уже двадцать пять, а я все сваливаю на кого-то вину...
Подумать только, прошло восемь лет. Восемь долгих лет, которые так и не сумели ничего исправить. А жизнь все такая же – не хуже и не лучше. Только вот система “виновен-невиновен” прекратила работать.
Сегодня утром Темный Лорд вызвал его к себе. Лестрендж медленно и манерно вышагивал по коридору, снисходительно принимая неприязненные и завистливые взгляды Пожирателей Смерти. Ведь все отлично понимали, что вызов означает некую Избранность, выделение одного слуги из многих. Это значило, что у хозяина есть для него дело. Персональное. Личное. Собственное, если хотите.
Хозяин стоял около окна, барабаня пальцами по подоконнику. Было что-то настороженное в этом жесте, и Рудольфус тут же вытянулся в струну, ожидая удара. Дверь со стуком хлопнула, и шелестящий голос Темного Лорда едва слышно проговорил в почтительной тишине:
-Доброе утро, Рудольфус.
Как обычно, произнесено оно было привычным тоном “гореть тебе в аду”.
Дольф ненавидел хозяина. Сдержанно кивнул и не проронил ни слова. Темного Лорда, впрочем, это вполне устраивало. Он не любил слушать. Даже в беседе пьедестал всегда должен был принадлежать только ему.
-Как ты понимаешь, я вызвал тебя не просто так...
-Да, милорд.
-Меня беспокоит поведение твоего брата, - небрежно бросил Темный Лорд.
Было в этих словах что-то зловещее, тяжелое, неправильное. И как-то неумолимо пробежалась по телу незаметная волна дрожи.
-Ты и сам прекрасно видишь, что с ним происходит, Рудольфус. Ты же умный человек... - хозяин намеренно тянет. - Он отказывается мне подчиняться...
Уже в эту секунду Дольф отлично понял, что последует за этими словами.
-Разумеется, я переживаю, что с ним происходит. Такие вещи... ммм... не прощают, Дольф, и ты это понимаешь не хуже меня.
Ложь. Какая красивая искусная ложь.
-И, боюсь, что в самое ближайшее время мне придется что-то предпринять... я не могу оставить это просто так.
Дольф не двигался, не перебивал. Он просто молчал, а в голове... а в голове уже ничего не было.
-Ты знаешь, о чем я, не так ли? - Темный Лорд оборачивается. Трудно не вздрогнуть от взгляда его красных холодных глаз. - Я надеюсь на тебя, Дольф. Надеюсь, что ты сможешь... хм... самостоятельно уладить эту проблему. Не так ли?
Лестрендж не думает, когда отвечает.
-Разумеется, милорд.
Давление легилименции. Не слишком сильное, скорее изящное, предупредительное. Конечно, Дольф легко отразил эту попытку ворваться в сознание, но лишь потому, что Темный Лорд не настаивал. Он всего лишь предупреждал. Такой легкий психолого-тактический ход: мне известна каждая твоя мысль.
Он выходил на ватных ногах, не выдавая за каменно непробиваемым лицом целую фантасмагорию чувств. Ему вслед смотрели с заинтересованной злорадностью. Надеялись, что задание, данное Лордом, было заведомо провальным.
Дольф не делал выводов.
Он всего лишь смотрел в витрину магазина. Сквозь стекло ему была видна небольшая семья, закупавшая сладости к Рождеству в этой лавке. Усталая мать с сизыми кругами под небольшими блеклыми глазами, и ее сыновья – два красивых мальчика-погодка. Тот, что помладше, усиленно искал способ шутливо протолкнуть брата к какому-нибудь сомнительному прилавочку, а старший не позволял, снисходительным и страшно важным взглядом смеряя мальчишку.
Темнота густела, как молоко.
Опомнившись от созерцания двух братьев, Рудольфус неожиданно понял, что замерз, и поплотнее завернулся в любимое шерстяное пальто. Стекло запотело от его дыхания. Чуть помедлив, Рудольфус протянул руку и аккуратно вывел на стекле ровные красивые буквы. Через секунду он обернулся и быстро зашагал по улице, теряясь в толпе.
Маленький прыткий мальчик, младший брат в этой обычной семье, тут же вылетел из магазина и прищурился, разглядывая буквы из измороси.
-Ну что опять, Стан? - недовольно спросил старший мальчик, выходя на улицу вслед за братом.
-Смотри, Дольф, этот странный мужчина что-то здесь написал! - и мальчишка указал на буквы, громко прочитав вслух и по слогам: - “Здравствуй, брат, сегодня вечером я убью тебя”... Что это значит, Дольф?..
-Я... я не знаю... идем, - старший мальчик схватил младшего за руку и быстро увел назад в магазин.
Мороз быстро стер слова со стекла.
А Рудольфус просто не вспомнил.

 Отправлено: 07.09.08 21:21. Заголовок: Меда, как всегда пос..

Меда, как всегда после прочтения написанного тобой не могу четко сформулировать собственные ощущения.
С одной стороны - получаю удовольствие от великолепного языка и стиля написания.
С другой - остается какое-то тонкое, резонирующее чувство тоски из-за поломанных судеб. Странная особенность - после этой ролевой, я, помимо воли, начала воспринимать данных персонажей не просто как творения мадам Ро, но как живых, настоящих людей.
И самое главное, что мне нравится в твоих фиках, затрагивающих будущее, это то изящество с которым ты по ниточке распутываешь жуткий клубок, в который мы сплели судьбы наших "подопечных", и вновь выстраеваешь линию канона. В общем, браво!

 Отправлено: 10.09.08 11:18. Заголовок: :sm19: а когда буде..

а когда будееет продолжениееее?

 Отправлено: 10.09.08 22:18. Заголовок: Eveline Rosie пишет:..

Eveline Rosie пишет:

цитата:

а когда будееет продолжениееее?

кто бы говорил, мисс ))))

Мед, я тебе все свои тихие и громкие восторги уже в асе высказал... и буду ждать проды столько сколько понадобится ^^

 Отправлено: 11.09.08 19:43. Заголовок: Андромеда Блэк Радо..

Андромеда Блэк
Радость наша! Когда я читала некоторые моменты, у меня создавалось впечатление, что я читаю Роулинг - настолько выдержан канон. О том, как ты восхитительно пишешь, я даже говорить не стану, поскольку ты сама это отлично знаешь. В тексте полным-полно экспресии, временами аж мурашки по телу пробегали - ты умеешь взволновать, заставить задуматься, с уверенностью могу сказать, что ты настоящий мастер слова, Мед. И задумка выше всяких похвал. Роскошно, просто нет слов
С нетерпением жду продолжения)

 Отправлено: 11.09.08 21:54. Заголовок: Всем огромное, грома..

Всем огромное, громадное спасибо, ребята! Я даже не ожидала такого отклика, если честно... теперь даже разочаровать страшно. Но я честно буду стараться держать марку ^^
ЗЫ: Завтра утром появится аудиоверсия этой главы *смущенно*

[align:left]Глава 2.[/align]

-Блэк!
Мерлин, какой грозовой голос у Грюма. Немудрено, что от одного слова этого человека отдельные личности способны падать в обморок. Но Сириус уже не вздрагивает. В конце концов, они работают в Ордене вместе уже не первый год. Нет, немного не так. Это Грюм работает, а Сириус воюет.
Он всегда воевал. Так и продолжит. Его никто не научил жить в мире.
-Собрание вечером в одиннадцать. Чтобы был, понял? - прорычал Грюм, проходя мимо.
-Я подумаю над твоим предложением, Грюм, - лениво и несколько раздраженно отвечает Блэк. Он ненавидит, когда им помыкают. В особенности – Грюм. Ведь он даже не пытается завуалировать свою команду. При этом отлично знает, как Сириус не переносит подобное обращение. Ведь за время войны они успели изучить друг друга досконально. Отчасти потому, что времени на личную жизнь во время войны нет. Они все принадлежат друг другу, хотят они того или нет. Иногда у них нет времени на сон, и они ночуют в штабе, по очереди проводя дежурства на случай нападения Пожирателей. Сириус часто дежурит. Так у него создается ощущение собственной важности.
А еще ему немного стыдно. Самую малость.
Особенно это неприятное ощущение любит расползаться в груди терновником, когда проходят собрания. Они все отчаянно убеждали себя в том, что когда-нибудь-во-что-бы-то-ни-стало-победят, что добро наконец-то победит зло. Только тут другие принципы. На войне вовсе не добро побеждает зло. Скорее наоборот. Тот, кто победил, тот и добрый.
И как-то безумно странно ему было слушать все эти увещевания. Орден воюет ради победы. А Сириус Блэк – ради самой войны. И оттого возникает иногда какое-то смутное ощущение непричастности. Словно бы не он должен быть здесь. Кто угодно, но не он. Сириус натужно улыбается, кивает, говорит, что они победят, и поминает, все время поминает погибших. И почему их стало так много?..
Не то чтобы он не желает победы, не хочет наконец-то поставить Пожирателей на место. Разумеется, это – весь смысл. Да только вот теперь как-то часто стала закрадываться странная, совсем нехарактерная мысль. Ну победят они, ну прекратят беспричинные смерти, ну закончат войну... а потом что?..
Забавно. Как такие мысли могут приходить в голову человеку, который никогда не задумывался о том, что будет завтра, через час, через секунду...
Но тем не менее он все время об этом размышляет. Хотя проблему свою, в сущности, отлично понимает.
Эффект мотивации.
Уже много лет единственное, что волнует его – это бесконечные сражения, похороны, поминки, планы, бар на той улочке и чтобы сигареты никогда не заканчивались неожиданно.
...Он снова сидит на собрании, в очередной раз не понимая, зачем оно надо. Грюм опять объясняет какой-то сложный и путаный план, в котором опять нет смысла, а Сириус лениво шарит глазами по собравшимся и читает на измученных и усталых лицах свои собственные мысли, которые доходят до всех, кроме хваленого знаменитого аврора Аластора Грюма. Еще ни один план действий Грюма не принес удачи. Потому что в столкновениях с Пожирателями предсказуемости не место. Ничего нельзя угадать, а надеяться можно лишь на хорошую реакцию и на собственную находчивость.
Он старается не слишком заострять внимание на обилии пустых мест. Соседний с ним стул совсем недавно тоже потерял свою хозяйку. А еще неделю назад здесь сидела всего сиящая и улыбающаяся Марлин Маккиннон, так любившая откармливать его своими кулинарными шедеврами и не пытавшаяся тем самым подбить его на какие-то амурные связи. Она мало говорила и в основном улыбалась, слушая его длинные проникновенные монологи в минуты, когда ему срочно требовался собеседник. Длинноногие куклы в качестве собеседника как-то не рассматривались. А вот с Марлин всегда можно было поболтать за ужином. Она была чуть полноватая, темноволосая девушка одного с ним возраста, некрасивая, но довольно милая, со смешными ямочками на щеках и короткой шеей. У нее как-то получалось всегда сохранять спокойствие. Он возвращался с задания в штаб, измученный, с огромными синяками под глазами от бессонной ночи, иногда грязный, обтрепанный и в крови, и неизменно встречал ее на кухне. Марлин что-то готовила и напевала себе под нос веселую детскую песенку о чем-то простом и привычном, одетая в простое хлопковое платье или магловские джинсы. Неизменно усаживала его за стол, ставила что-нибудь восхитительно вкусное перед носом, наливала огромную кружку обжигающего чая и ничего не спрашивала. Никогда. А по воздуху плыл этот пьянящий аромат вкусной еды, уюта и тепла. В его собственном доме ничего подобного никогда не было. А Марлин, эта простая девушка со слишком светлыми ресницами вокруг блеклых глаз, ухитрялась каким-то образом заменять ему мать, которой по-настоящему никогда не было.
Нет, он не спал с ней и никогда не проявлял каких-либо романтических настроев. Он вообще не помнил, чтобы Марлин когда-нибудь с кем-нибудь встречалась. У нее была только очень большая семья, за которой приходилось следить в три глаза, и работа в Ордене. Никакой личной жизни. И, кажется, Марлин это абсолютно устраивало. В дополнение ко всему она еще ухитрялась постоянно заботиться о нем, Сириусе. Первое время он думал, зачем ей это, и лихорадочно размышлял, чем может отплатить за такую заботу. Но ей была не нужна отдача. Всего лишь благодарность в глазах.
Два дня назад Сириус вытащил ее тело из обломков взорванного Пожирателями дома. После смерти она так страшно стала похожа на восковую куклу. Ее тело он нашел рядом с трупами ее маленьких братьев. Даже на пороге смерти она заботилась только о них.
И как-то странно было смотреть на пустоту в том месте, где всегда сидела Марлин.
Может быть, это пройдет? Может, он просто еще не привык? Может, так и должно быть?..
Что-то изменилось со смертью Марлин. Откровенно говоря, он никогда не предавал ей особой значимости. Был благодарен, но – не более того. А сейчас ее вдруг не стало. И он вдруг внезапно увидел, что остался совершенно один.
Только война, он сам – и больше ничего. Почти все его школьные друзья уже переженились, невзирая на всякую войну, потому что в опасности так важно чувствовать живого человека рядом. А у Сириуса никого не было. Только Рем иногда так болезненно морщился, глядя на клубы дыма от его сигарет, и молча протягивал шоколад.
Собрание подходило к концу. Как обычно, ничего путного. Ничего, что могло бы хоть сколько-нибудь помочь.
Лишь одну вещь из всего этого Сириус понимал ясно и четко: рано или поздно их всех перережут, как свиней на бойне, а они ничего не смогут противопоставить в ответ.
Если раньше они задавали себе вопрос: “Как жить?”, то теперь сама форма этого предложения неуловимо преобразилось в отчаянное и безысходное: “Как выжить?”.
И он выживал. Он отлично умел выживать. Лучше всех.
Удача ведь так любит безумцев.
Напротив него сидела худая девица из аврората, совсем юная, должно быть, совсем недавно окончившая Хогвартс. Худые, почти костлявые ноги, идеально прямая осанка, ровные русые волосы и лицо с правильными чертами лица. Она еще могла улыбаться. Разглядывая девицу, Сириус с каким-то странным, нехарактерным злорадством подумал про себя, что до полного онемения ее лицевых мышц и неспособности выдавить из себя хотя бы слабое подобие полуулыбки осталось совсем немного.
Как он и ожидал, после собрания девица подошла к нему и без малейшего намека на смущение резковато спросила:
-Ты ведь Сириус Блэк, не так ли? Я много о тебе слышала.
Она была дерзкой, самоуверенной и, пожалуй, слишком безапеляционной. Такой, какой были все его девушки на ночь. Так ведь проще. Он не боялся принести им боль, не тратил душу на влюбленности и не привязывался. Они и сами отлично понимали, что эта связь выдержит от силы несколько дней.
Конечно, Рем его укорял. Негласно, только взглядом. Одним из тех взглядов, которые Сириус умел идентифицировать с ходу.
Его лучший друг Рем слишком много помнил. Может быть, даже больше, чем сам Блэк. И потому временами очень хотелось спросить у него с удивлением: “Рем, ты не мог бы рассказать мне, что было до войны? Я почти ничего и никого не помню... почти не помню...”
Девица протянула ему узкую ладонь. Сириус не стал ее целовать, просто пожал, сохраняя, как и положено, немного надменное выражение лица. От девицы пахло легкими дорогими духами. И в Сириусе неожиданно проснулась агрессивность.
Марлин умерла в запахе крови, пота и страха, а эта девица пахнет, как ботанический сад с коллекционными сортами цветов. Никто не имеет права так благоухать во время войны.
Девицу звали Лорен. Слишком тяжеловесное, грузное и душное имя, даже несмотря на всю его красоту. И она была почти что копией Пейдж. А Пейдж в свое время была копией Синди. А Синди - еще кого-то, имени Сириус уже не помнил.
Они все были похожи, как заводские куклы. Порой он даже путал их имена.
Он не вслушивался в то, что она говорила. Обычные речи для того, чтобы хоть как-то установить контакт. Сириус уже всерьез подумывал, не прервать ли ее и не сообщить ли сразу, что сегодня ночью он дежурит, поэтому ловить ей нечего. И вдруг...
-Я работаю в Министерстве... то есть стажируюсь еще, конечно... Может быть, ты знаешь моего начальника? Да, наверное, вы же учились вместе... его зовут Тедом Тонксом...
С грохотом Сириус выронил из рук чашку с обжигающим чаем, пить который его приучила Марлин, и длинно замысловато выругался.
-Нет, извини. Я его не знаю и знать не хочу, - и с языка чуть не слетело “И ты бы, дорогая, катилась куда подальше”.
Конечно, девчонка была не виновата. Но ему было легче сейчас кого-нибудь обвинить, чем признать, что он сам все разрушил. Нахамить Лорен было проще, чем вспоминать бледное лицо Рема, который тыкал ему в лицо скромную заметку из газеты, сообщающую, что сегодня утром Андромеда Блэк стала Андромедой Тонкс, и кричал непривычно громко и четко: “Прекрати пить, Сириус, сколько можно?! Иди к ней, пока не поздно, слышишь ты меня или нет?!”
Сириус не пошел. Он и сам не знал, почему. А сейчас уже действительно было окончательно и бесповоротно поздно.
Теда Тонкса он ненавидел люто и вдохновенно. Хотя, ненавидеть было, в принципе, не за что. Но разве же повод нужен?..
Он развернулся, поставил несчастную чашку на стол и двинулся в коридор. Его мало заботили чувства девицы. Она была одной из многих.
Не единственной.
-Может, мы встретимся как-нибудь еще раз? - крикнула девица ему в спину.
Сириус на мгновение приостановился и смерил девчонку тяжелым вдумчивым взглядом. Потом тихо ответил:
-Не думаю, - и покинул зал, уже не останавливаясь. Накинув на плечи куртку, Сириус проворно вышел на улицу и аппатировал к дверям квартиры Пейдж. Осторожно и ловко открыл замок булавкой, неслышно зашел в квартиру, забрал лежащий на кресле собственный свитер, нашарил на тумбочке ключи от мотоцикла и так же незаметно выскользнул из квартиры.
Больше он не вернулся.

* * *

Он знал, что все рушится. Не то чтобы у Теда было безошибочное чутье на человеческие отношения , но чтобы понять эту простую истину, не нужно было быть пророком. Все рушилось очень красиво, изящно, едва заметно. Так, как вода медленно точит камень.
Андромеда уходила все дальше и дальше. Тед уже не задавал вопросов, почти не разговаривал и старался как можно меньше размышлять. Он ведь отлично знает, что она его не любит. Более того – она никогда его не любила. Даже когда он брал ее в жены, на вопрос: “Готовы ли вы провести с этим человеком всю оставшуюся жизнь?” она вдруг как-то странно съежилась, посмотрела на него таким жалостливым потерянным взглядом и неуверенно протянула: “Ну да... да, наверное...”
Может, она и не догадывалась, но это короткое и стонущее “наверное” до сих пор звучит в его ушах, когда она в очередной раз достает сигареты и нервно закуривает.
Когда-то он наивно думал, что положение могли бы исправить дети. Ведь Тед любит Дромеду, очень любит. Он готов носить ее на руках. И он очень хотел бы сына. У него без труда бы вышло стать хорошим отцом – Тед внимателен, нежен и великодушен. Он – воплощенный образ всепрощения и милосердия. Возможно, именно поэтому они никогда не ссорились. Свои претензии он всегда держал при себе, а ее попытки расшатать налаженную систему просто не находили отклика. Когда она начинала кричать и возмущаться, чего почти никогда не происходило, он просто молчал и слушал ее. Кричать в пустоту слишком долго невозможно. И Дромеда успокаивалась. Снова садилась на подоконник, куталась в эту проклятую шаль и щелкала зажигалкой. У нее была целая гора простых магловских зажигалок, которые она зачем-то трепетно хранила. Все были пластмассовыми и старыми, работающими явно не без помощи магии, и лишь одна зажигалка была золотой. В углу этого солидного, явно мужского аксессуара была выгравированы инициалы: “RW”. Тед ничего не спрашивал. Да она бы и не ответила.
Он никогда не навязывал ей любовь. Не заставлял ничего делать, не вымаливал признания. Единственное занятие всей его жизни – это забота о жене. Конечно, она это ценит. Она знает, что ему нелегко. Но себя пересилить не может.
Поэтому Тед Тонкс никогда не ждет от нее ничего, кроме слова: “Спасибо”. Ни о каких “Я люблю тебя” не может быть и речи.
Раньше его очень ранило то, что они с Дромедой так не похожи на другие молодые семейные пары. Обычные семьи их возраста проводят очень много времени вместе, ходят на вечеринки, кутят и балагурят вовсю, наслаждаются жизнью. А у них... у них все по-другому.
Тед пытается объяснить все это войной, но сам знает, что это ложь. Ведь они даже не входят в состав Ордена. Хотя могли бы, конечно, могли. Тед отлично помнит, как предложил ей вступить в Орден Феникса. Он не сомневался, что она согласится. Более того – он был в этом абсолютно, безоговорочно уверен. Но ее лицо вдруг стало белым. Она судорожно вцепилась в его ладонь и повисла на плече, обморочно шепча: “Тед, дорогой, милый, пожалуйста, только не это...” И, как всегда, ничего не объяснила. А Тед просто не умеет ей возражать.
Она так редко улыбается, что он уже давно начал опасаться, что она попросту разучилась задействовать лицевые мышцы. Они как будто атрофированы. И ее лицо всегда встревожено, неспокойно. Ежедневно она встречает его с работы, обнимает, словно бы удостоверяясь, что он жив и здоров, и ему нравятся эти ритуалы. Они дают Теду уверенность, что он все же что-то для нее значит. Ей не все равно. Тед никогда не просил ее любви. Неравнодушия ему вполне достаточно.
Она очень много рисует, но никогда не показывает своих набросков. И Тед не настаивает. Пожалуй, это – слишком личное. Он не совсем уверен, готова ли она к тому, чтобы он увидел ее рисунки.
Иногда она уходит. Обычно это случается утром по выходным. Просто берет плащ, легко целует мужа в щеку и уходит на прогулку. Возвращается Андромеда под вечер. Несколько раз после таких прогулок он явственно замечал на ее лице потеки туши от слез. Но снова не лез в душу. И снова на себя злился.
И то, и другое уже не могло ничего изменить.
Жизнь продолжалась..?

* * *

Коньяк заканчивался. Это было просто возмутительно. Коньяк заканчивался с пугающей скоростью, и остановить этот непрерывный естественный процесс было уже почти невозможно. Да и кому это было нужно? Уж точно не Рабастану.
Поленья в камине потухли уже давно, и в гостиной становилось холодно. Коньяк переставал греть, очертания комнаты медленно кружились в танце. Стан снова был бездарно пьян, его мутило и еще почему-то очень хотелось спать. Хотя больше даже не спать, а просто чем-нибудь укрыться. Уйти туда, где тепло. Потому что здесь – в этой темной комнате, в этом промозглом фамильном доме с каменными стенами, в этой чужой, выскальзывающей из пальцев жизни – всегда было холодно.
Он очень устал.
А еще Рабастан Лестрендж ждал. Тяжело, изматывающе и с заслушаемым алкоголем волнением.
Пальцы автоматически мяли в руках пергамент, сворачивая его в трубочку. Перед глазами все плыло, и буквы переставали складываться в слова. Хотя это письмо за прошедшие два часа он успел перечитать на пару десятков раз. Сбивчивый нервный почерк, путающиеся предложения, то слишком взрывные, то излишне туманные – его кузина явно нервничала, когда писала это письмо. Хотя письмом вроде бы и назвать кощунство. Просто записка. Голые факты – не более. Несколько рваных реплик, искаженных призмой волнения.
Он убьет тебя, Рабастан... я прошу тебя, беги... я сумею с ним поговорить... несколько часов назад Темный Лорд дал приказ...
Рабастан усмехнулся и одним глотком опрокинул в себя остатки коньяка.
Их было трое. Родольфус, Рабастан и Эвелин. Последняя всегда стояла посередине. Уравнивающая величина. Хотя позиции, конечно, были не равны изначально, но Стан об этом преимущественно не думал.
Эвелин была промежуточной величиной. Одинаково близко к обоим братьям, умеющая расставить точки над i, поддержать, уговорить, успокоить, Эвелин, которая тысячу раз вытаскивала их обоих из неприятностей, и если быть честными, то они не никогда не ценили ее помощь должным образом. Внутренне – да, а вот внешние проявления заметить было трудно. Хотя и это Эви, конечно, прекрасно понимала. Слишком гордые, чтобы сказать “спасибо” даже тогда, когда это необходимо.
Коньяк закончился окончательно. И Рабастан не был уверен, что в погребе еще что-то осталось. Это навевало тоску.
Тоску Рабастан не переносил.
Ему просто нужно было убить время до конца света.
По его подсчетам, свет должен был кончиться минут через десять.
Эвелин, конечно, предлагала приехать. Она бы устроила серьезные дипломатические переговоры, она бы долго искала выходы легитивно обойти приказ Лорда, она бы не поверила в слово “невозможно”. Но Рабастан самолично ее отговорил.
Ему не нужны были свидетели. Он только что допил вторую бутылку коньяка, пытаясь заглушить свой примитивный и совсем не высокоблагородный страх перед разговором с собственным братом.
Возможно, их самым первым разговором. И уж наверняка последним.
Алле-хоп! Удар хлыста – и тигры послушно прыгают сквозь огненное кольцо, рыча от ненависти к своему властелину, содрогаясь от боли, но... исполняя приказ...
Рабастан бросил быстрый взгляд на часы.
Ну где же его черти носят?! Ведь сегодня ночь перед Рождеством. К тому же такая ужасная погода. Совсем не лондонская. Слишком холодно. Что внутри, что снаружи. И коньяк почему-то перестал действовать.
Поворот ключа в холле. Осторожные шаги ступают по поверхности темного озера неизбежности. Рабастан молча слушает поступь своей смерти.
Он протягивает руку к бутылке, чтобы проверить, действительно ли у него совсем не осталось ничего алкогольного, и неожиданно падает, не удержавшись на ногах. Координация движений безнадежно потеряла, а ковер так фантастически безупречен...
Смерть подходит ближе. Рабастан натыкается взглядом на ее идеально вычищенные черные полуботинки.
Он очень медленно поднимает лицо вверх. Оттуда, с высоты, на него смотрят уже не живые бесстрастные глаза бледного лица, так похожего на его собственное. Рука все еще беспомощно загребает ковер, пытаясь достать бутылку, но – бесполезно, Стан, бес-по-лез-но...
-Доброй ночи, Рабастан, - негромко произносит Рудофольфус, все так же не сводя своего внимательного непроницаемого взгляда с брата. - Ты уже знаешь?
-Да, Дольф.
-Что ж... тогда поднимайся. Я принес тебе вино.

 Отправлено: 11.09.08 23:22. Заголовок: Меда, я просто не мо..

Меда, я просто не могу подобрать нужных слов...
В общем, скажу одно - стиль написания Роулинг я оценить не могу, ибо для прочтения оригинала слабо владею английским, но твердо уверена в том, что если бы ты написала прикрвел к ГП, он бы пользовался не меньшей популярностью. То, что создаешь ты - тоже сказка. Для взрослых.
И вообще, назвать написанное фиком у меня язык не поворачивается - это уже отдельное, заслуживающее внимания произведение. Dixi.

 Отправлено: 12.09.08 20:14. Заголовок: Маленькое дополнение..

Маленькое дополнение - аудиоверсии к двум первым главам *красная как рак*
Глава 1 - http://depositfiles.com/files/7881388
Глава 2 - http://depositfiles.com/files/7902049

[align:center]Глава 3.[/align]

Длинная узкая тропинка была припорошена снегом, который, опускаясь белыми хлопьями, создавал странное ощущение, будто здесь уже давно никто не ходил. А может, так оно и было. Андромеда не размышляла о таких вещах. Она просто медленно шагала по тропинке к небольшой узенькой калитке, ведущей к старому кладбищу с покосившимися надгробиями светло-лунных памятников прошлого.
Вся Англия в это Рождество охвачена сырой тяжелой метелью, стонущей и бессильно ревущей за дрожащими стеклами янтарно-уютных окон. Все, кроме этого места. Здесь по ступенькам церквей разлито незамерзающее волшебство, впевающееся в рождественский хор. И совсем нет ветра. Здесь тепло даже зимой. Пусть даже и такой свирепой и беспощадной.
Меда медленно дотронулась до резных ледяных узоров в калитке. С утробным скрипом калитка отворилась, пустив ее внутрь.
Она бывала здесь каждую неделю, но все равно никак не могла привыкнуть к этой безотчетной успокоенной тишине и сизому мерцанию могил. Сегодня тут особенно пустынно. Никто не пришел посетить родных. Никто, кроме нее. Ведь сегодня Сочельник. Люди со смехом заканчивают последние приготовления и ставят в духовку ароматную индейку, попутно раскладывая в рождественские носки, висящие на каминной полке, мелкие подарки от Санта-Клауса. Приглашают родных, улыбаются и, неизменно снимая шляпы, радостно кричат вслед друг другу: “Счастливого Рождества!”.
Но Андромеде некого пригласить на этот праздник, кроме мужа. Вот уже пять лет она не ждет от Рождества сюрпризов. И ей уже почти некого поздравлять. А так хотелось бы.
Конечно, она получает очень много открыток с поздравлениями. И три – неизменные. От Мери, Фила и Ральфа. Ральф обычно ограничивается сухими заверениями о том, что у них с Одри все просто отлично, что Салли-Энн уже довольно бойко разговаривает, а вчера разбила любимую вазу своей мамы и вообще ведет себя как маленький шторм. Он старается не говорить слишком много о своих чувствах, но Меда видит сквозь строчки его счастье. Он по-настоящему любит свою семью. И она счастлива. У нее получилось.
Мери пишет не очень часто, гораздо реже, чем Фил, но каждое ее письмо – это всегда маленькое светлое солнце. Она очень эмоциональна, всегда тепла и любопытна. Иногда слишком много выливает на бумагу, но Меда ее ни за что не винит. Она отлично помнит саму себя в тринадцать лет. Они видятся не так часто, всего лишь два раза в год, но эти встречи всегда запоминаются очень ярко. Меде нравится смотреть, как взрослеет Мери и как наливаются румянцем ее еще по-детски пухлые щечки, стоит разговору зайти о мальчиках.
В это Рождество Мери даже прислала ей подарок. Это было замечательно оформленное, красочное издание “Русалочки” Андерсена, подписанное рукой Мери. Всего одно слово “Спасибо” и так много любви.
В Сочельник Меда всегда приходит сюда. Здесь всегда найдется тот, кого никто не придет поздравить. Только она – и все.
Прошло три года со дня его похорон, а ей все еще кажется, что только вчера она выронила из рук газету, прочитав заметку о героической смерти братьев Пруэтт.
С тех самых пор Андромеда Тонкс больше не читает газет.
Она проходит мимо знакомого надгробия. Это кладбище очень старое, полузаброшенное. Здесь уже мало кого хоронят. Поэтому на многих могилах уже трудно разобрать имена. И тут редко бывают посетители.
Меда привычно скользит взглядом по словам, высеченным на темном надгробном камне из гранита, покрытого пятнами лишайника. Кажется, это из Библии.
“Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше”.
Вдумываться не хочется, она молча проходит мимо и приостанавливается в недоумении, только сейчас понимая, что сегодня на этом кладбище она не одна.
Такая знакомая могила, имя на надгробии... и рождественский венок на снегу. Неделю назад его не было. А около могилы стоит высокий человек с темными волосами. На вид – вокруг сорока. Красивый мужчина с хмурым лицом и тлеющей сигаретой в длинных сильных пальцах.
Меда смущенно разглядывает его, все еще не произнося ни слова. Это так странно – встретить кого-то здесь, тем более в такой день.
-Не бойтесь, - вдруг сказал мужчина хрипловато. Одному Богу известно, как он заметил ее, ведь она даже забыла дышать от неожиданности. - Я не маньяк.
Это звучало бы смешно, если бы было произнесено в несколько иной обстановке.
Мужчина оборачивается. Он не улыбается, но и не смотрит агрессивно. Такой совершенно обычный взгляд без всяких философских заморочек.
-Вы его знали? - спросил он своим низким голосом, указав на могилу. Меда осторожно кивнула.
-Да, я... я его... - и вдруг она растерялась, пытаясь как-то обозначить рамки. Кем она приходилась Гидеону Пруэтту? И не подруга, и не враг... Кого теперь спросишь?.. - знакомая, пожалуй. Меня зовут Андромеда, - сделав над собой усилие, Меда шагнула вперед, протягивая ладонь. У него было крепкое мужское рукопожатие и всегда прищуренные черные глаза. Он совершенно невыносимо кого-то напоминал.
-Оливер.
-Что?
-Меня зовут Оливером. Я был его... - кажется, этот Оливер тоже не знает, как обозначить рамки. Да и было ли это возможно в отношениях с Гидеоном Пруэттом? - другом, наверное.
Меда чуть стушевалась, не совсем понимая, как это - “я был его другом”? Разве друзья – это не навсегда?..
И сама себя оборвала: нет... не навсегда...
-Странно, я вас совсем не знаю, - недоверие так и не ушло из ее голоса. - Мы учились с ним на одном курсе, и я не помню, чтобы он о вас говорил...
“Очнись, Меда, что ты вообще помнишь о Гидеоне? Только всегда отчаянный зверский взгляд и манеру высоко поднимать подбородок – вот и все”.
-Немудрено, - этот Оливер как-то непонятно хмыкнул и затянулся. - Вряд ли он когда-нибудь кому-то обо мне говорил. Не в его принципах.
Надо же, кто-то еще помнит о том, какие у Пруэтта были принципы.
-А вы... вы хорошо его знали? - спросила Меда. Это был вопрос не ради ответа, а ради самого вопроса.
Он неопределенно пожал широкими плечами.
-Полагаю, что я единственный, кто действительно хорошо его знал.
-А я вот его совсем не знала, - Меда чуть помедлила, вглядываясь в лицо незнакомца. - Знаете... а он был на вас похож...
Мужчина хмыкнул, выкинув сигарету.
-Вполне возможно. Не отрицаю.
Все это было так странно и будто бы из другого измерения. Она не знала, что ответить. Хотя здесь тишина казалась вполне естественной.
-Скажите... а как он умер? - вдруг спросил незнакомец, глядя в глаза прямолинейным и даже немного хамским взглядом. У Гидеона был точно такой же. Это пугает.
-А вы не знаете?
-Мне не сообщили.
-Он погиб в бою, - ее голос уже не надломлен. За три года она вполне свыклась с тем, что смерть забирает лучших. Оливер ухмыляется, переводя взгляд на надгробие. Имя. Дата смерти. И больше ничего.
-И сколько их было, этих шакалов?
-Пятеро...
Снова устанавливается тишина. Она не напряженная и не неловкая. Ни одно из известных Меде определений не подходит к этой тишине. Тишина будто бы стоит вне всяких словесных ограничений.
-Самая лучшая смерть для него, - вдруг сказал Оливер задумчиво.
-Вы думаете, смерть может быть лучшей? - неприязненно спросила Меда, не сдержавшись. Она опасалась этого странного человека, который был так похож на Гидеона. Катастрофически, удивительно похож. Неправильно.
Он тяжело вздохнул и снова поднял чугунный взгляд.
-Шли бы вы домой, Андромеда. Вам здесь не место, - и серьезно добавил: - Вас там ждут. Не тут.
Она слабо улыбнулась, потому что по-другому не умела.
-Вы действительно думаете, что меня там ждут? Ошибаетесь...
-Нет, - он покачал головой. - Это вы ошибаетесь.
Он чуть помолчал и жестко произнес:
-Цените людей, пока они живы, Андромеда. И идите уже. Он все равно вас не услышит, - мимолетный горький взгляд на надгробие. Этот Оливер знает, о чем говорит. И ему очень хочется верить...
-А... а вы?..
-А я еще посижу. Прощайте, Андромеда... и удачи вам.
Она кивнула и зашагала к калитке, подавляя желание оглянуться. Проходя мимо гранитного камня, Меда еще раз бросила взгляд на эту странную надпись: “Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше”.
Может, в ней был смысл?..

* * *

Сириус зябко кутался в кожаную куртку, которая уже не грела, почти подпрыгивая на снегу от холода. Он не знал, зачем пришел сюда, зачем с маниакальным упорством выяснял адрес, где она живет, зачем стоял сейчас, лихорадочно продумывая, что сказать, как себя повести, как улыбнуться, продумывая все ее реплики, все возможные выражения лица... Обнимет ли? Улыбнется ли? Узнает?..
Он уже не хотел вернуть ее (поправка – хотел, но не надеялся), он почти свыкся, выработал программу и жил в соответствии с ней. Игнорировал полустоны сердца. Не обращал внимания на тоскливые скрябанья души.
И вдруг он подумал: а как же мне ее теперь называть? Когда-то была “любимая”, а теперь что? Сестренка?..
Да ведь она уже ему даже не сестра. Что-то ушло. Исчезло, выветрилось. Пять чертовых лет без единого звука ее голоса, пять лет без взглядов, пять лет без шума крови в ушах.
Он затаенно, с волнением боялся не узнать ее. И стыдился своего страха. Боялся, что уже ничего не екнет. Слишком много времени?.. А ведь когда-то кто-то говорил, что над любовью время не властно...
Так хотелось себе возразить, но аргументы кончились, а он один стоит, как идиот, с размазанным гримом в сугробе, не замечая странного ощущения дежа-вю, словно бы все это когда-то уже происходило, все действия уже были проиграны заранее, задолго до сегодняшнего дурацкого дня. Кто придумал сочельник? Почему так хочется вцепиться в глотку каждому счастливому прохожему, спешащему в свой уютный домик к родным и близким праздновать Рождество? И это теплое “аллилуйя” печатью на сердце стынет...
Плевал он на них всех. Ему все равно некуда идти. Не к идиотке Пейдж ведь, в самом-то деле. Лучше уж провести Сочельник здесь, в сугробе около ее дома, силясь вспомнить, где же он уже все это видел...
И вдруг открылась дверь.
Сириус Блэк вздрогнул и выронил сигарету.

* * *

Сегодня Дромеда ушла раньше, чем обычно. Она как-то очень торопилась. И уже это было странно. Но Тед, конечно, списал все это на Сочельник. Но все же так привычно было оставаться одному. Его ведь всегда окружали люди. Сначала родители, потом друзья, затем – коллеги по работе и жена. Редкие минуты одиночества, которые он так не любил, наступали лишь тогда, когда Андромеда брала с вешалки пальто, целовала в щеку и исчезала на несколько часов. Он ненавидел ее в такие минуты. И все подавлял желание вцепиться в ее пальто и попросить полустоном: “Не уходи, пожалуйста, я же умру от страха!”. Она бы все равно вряд ли осталась. Хотя откуда ему знать, он ведь никогда не спрашивал.
Первое время ему все время снился один и тот же сон. В этом сне Андромеда молча тушила сигарету в пепельнице, убирала в карман свою золотую зажигалку с инициалами какого-то RW, вставала с кресла и уходила. Он хватал ее за руку и спрашивал:
-Когда ты вернешься, Дромеда?..
Она смотрела тяжелым взглядом с такой неприкрытой жалостью и шептала:
-Я не вернусь, Тед...
Сон заканчивался, Тед просыпался и подолгу смотрел, как она беспокойно спит и как дрожат ее темные ресницы, до самого рассвета. Спускался на первый этаж и неумело курил в форточку кухни, кашляя от дыма и все время оглядываясь, как пятикурсник, страшащийся, что его заметят родители за неблагопристойным занятием.
Сегодня она ушла, а он опять не спросил, когда ее ждать. Опять побоялся ответа: “Никогда”.
Единственное, что было новым – это папка ее рисунков, забытая на столике в холле. Она всегда носила с собой эту пухлую обтрепанную папку с исшарканной обложкой, забитую под завязку обрывками листочков, салфеток, пергаментов. Ведь она рисует в каждую свободную минутку. И казалось, что нет для нее ничего важнее этой папки. Поэтому вдруг так загнанно забилось его сердце, когда он увидел, как эта загадочная папка так просто лежит на столике.
Он уже чувствовал, что это знак, но чего именно, пока не мог ответить. И вдруг таким важным и нужным ему показалось отдать ей папку. Прямо сейчас. Догнать и отдать.
Тед торопливо накинул твидовый пиджак поверх светлого теплого свитера, схватил папку со столика и ринулся к дверям, как вдруг споткнулся и – хлоп! - папка выскользнула из пальцев, раскрылась, и листки разлетелись по полу.
Тед ошалело уставился на целую гору рисунков. Очень медленно он наклонился и замер, разглядывая то, что его жена копила в этой невзрачной папке годами. Целую жизнь...
Почти все рисунки представляли собой маленькие эскизы портретов. И на всех был изображен один-единственный человек. Нет, это был вовсе не Тед. У Теда Тонкса никогда не было таких ярких глаз, чья живость передавалась даже через бумагу. И таких смоляных волос, задора в выражении лица... Молодой человек, что был изображен на всех набросках, был разным. На самых потрепанных листиках это был еще совсем мальчик – непоседливый, немного смешной, но такой же живой и активный, совершенно неугомонный. На других листочках он был ощутимо старше. Юноша взрослел вместе с этими рисунками, и что-то вдруг кольнуло в сердце Теда, когда он вдруг понял, что каждая черта этого молодого человека была выведена так старательно, с усердием и... с любовью.
Она любила его. Она любила его сокрушительно нежно, с пристрастием, она не умела быть объективной, не следовала правилам. Эти правила для нее были слишком убоги и низки. И Тед знал этого человека. Прекрасно помнил еще со школы.
Это был ее брат. Сириус Блэк.
Сердце медленно успокаивалось, когда он складывал листки обратно в папку. Сердце замедляло ход. Ему будто бы было не за чем биться. Не за кого. Он складывал листки, не чувствуя желания порвать все в клочья, и медленно понимая, зачем все это было нужно – умоляющие глаза, шепот: “Тед, дорогой, милый, пожалуйста, только не это...”, когда он предлагал вступить в Орден, зачем нужны сигареты, зажигалки, недосказанности, слово “наверное” на их свадьбе, зачем были нужны все эти пять лет горечи и непонятного страха...
Он понимал и чувствовал с неожиданной, непривычной ясностью: ничего больше нет.
Ему вдруг стало очень легко и просто. Оказывается, для того, чтобы почувствовать свободу, достаточно было всего лишь открыть себе глаза на правду.
Ему в руки попался конверт. Не задумываясь, Тед автоматически открыл его. Взгляд побежал по строчкам.
“Здравствуй, любимая сестренка! Мне очень жаль и непонятно по какой причине ты перестала писать мне. Быть может, что-то случилось или я обидел тебя?.. Все чаще в мою больную голову приходит одна навязчивая мысль: «А знаю ли я тебя?».. Чем и как ты живешь?.. Кому ты улыбаешься той неповторимой улыбкой и даришь тот свет, что в тебе есть? В любом случае этот человек и не может по-настоящему представить, насколько ему действительно повезло в жизни. Хотя везением это назвать сложно, лучше сюда подходит слово счастье. Твой смех... Твой обреченный братец. 20.07.1975 Годрикова Впадина... P.S. Вдруг так тихо сделалось в моем мире без тебя...”
...Он задыхался. Ему не хватало воздуха. Воздух кончился вместе с желанием догонять ее. Тед боялся смотреть в ее глаза. Боялся задать ей вопрос, так навязчиво вертящийся на языке: Дромеда, скажи, зачем же ты хранила это письмо почти девять лет?.. И знал ответ, отлично знал его.
Его вдруг затопило осознание собственной неважности. Ничтожности в общем потоке жизни. Где-то вдалеке пробили часы. Он плыл по времени, с трудом разбирая, где он и что происходит вокруг, размеренный ритм биения часов, почти совпадавший с его сердцем, уносил в иные измерения, в другой безмятежный мир. Бесцельное, глупое движение вперед – сейчас Тед Тонкс был готов никогда не вставать с пола, никогда не произносить слов. Вечно завороженно слушать шипение ритма старых часов и медленно умирать.
Он взглянул еще раз в письмо, наткнувшись взглядом на слово “смех”. А ведь при нем Дромеда никогда не смеялась. Все эти пять лет. Пять бессмысленных лет. Он думал, что это его вина. Он слишком много требует от нее, а она просто не умеет быть счастливой, а может, у нее совсем иное понятие счастья...
Но на самом деле правда была в ином. Андромеда просто не умела смеяться для Теда. Потому что ее смех изначально принадлежал другому человеку. И сама она тоже никогда не была его. Формально она носила имя Андромеда Тонкс, но на самом деле все эти года ничего не изменили.
Итак, ей двадцать пять лет, самое важное для нее – это папка с рисунками собственного брата, в которого она так сумасшедше влюблена по сей день, и зовут ее на самом деле Андромедой Блэк, а все остальное – выдумка.
Тед наконец-то сложил все рисунки в папку, туда же сунул и письмо, и медленно поднялся с пола. Четким размеренным шагом он дошел до двери и вышел на улицу. Ветер неласково бросил ему в лицо белые иголки снега, впивающиеся в лицо. Он прижал локтем папку, закрыл дверь и спустился вниз по ступенькам, оглядываясь. Ее уже не было на этой улице. Пока он плыл по дрожащей реке безысходности, Андромеда успела уйти.
Он опять не успел.
Тед развернулся, чтобы вернуться в дом, и вдруг заметил стоящего у крыльца молодого мужчину почти по колено в снегу. Мужчина нервно курил, стряхивая пепел в сугроб, и не сводил с него напряженного, откровенно неприязненного взгляда.
Сердце, и так многократно замедлившее действие, пропустило один удар.
-Ну здравствуй, Тонкс, - без предисловий сказал Сириус, выбрасывая сигарету.
Тед выпрямился и шагнул навстречу. Странное наплевательское ощущение затопило все вокруг. Ему было абсолютно, глобально все равно.
-Поговорим тут или зайдем в дом? - просто спросил он, не утруждая себя приветствиями. Сириус расплылся в широкой недоброй ухмылке и моргнул.
-Ну что ж, говори, я готов внимательно тебя выслушать. Твоя же... Меда здесь?
-Нет, она только что ушла, и я...
Тед не успел договорить. Сильным и точным движением в скулу Сириус сбил его с ног.
Мир несколько раз крутанулся по вертикали и задрожал.

* * *

Рудольфус долго искал это вино. Сейчас, перед Рождеством, очень трудно подобрать что-то действительно хорошее, и ему повезло – он купил самое лучшее вино из всех, что были в ассортименте, да и к тому же – любимое вино Стана. Сейчас это было как нельзя кстати.
Вино текло по стеклянным стенкам высокого бокала. В его переливах Дольф отчетливо улавливал красный голодный блеск глаз хозяина. Стан не сводил с него глаз. Наверное, тоже заметил, как навязчиво это темное вино похоже на человеческую кровь.
Они сидели около камина в креслах напротив друг друга. Рабастан был уже почти трезв – хмель как-то мгновенно выветрился из него, стоило вину заструиться по стеклу. Красиво. Пугающе, но красиво.
Отталкивающая красота.
Стан молча принял из рук брата бокал и сделал маленький глоток на пробу. Его тонкие губы искривились в полуулыбке – точное подобие губ Дольфа. Разве что у младшего Лестренджа не было такой жесткой носогубной складки.
Ведь они оба так мистически красивы. И так похожи своей различностью.
-Как мило, Дольф... ты купил мое любимое вино.
-Рад, что ты оценил, - небрежно бросил Дольф, пробуя вино. Превосходно. Выше всяких похвал. Так, как и должно быть.
Этот дом. Холодно, мрачно и всегда пусто. Люди не делают его уютным. Никто не способен заполнить эту пустоту. Даже в бытность, когда здесь проводились приемы, пустота все равно не кончалась. Она лишь изменяла свою структуру. Словно бы подстраивалась под всех этих ненужных, лишних людей. Рядом с пустотой всегда чувствуешь себя лишним. Словно бы нарушаешь гармонию, сея дисбаланс.
Дисбаланс Рудольфус не любил.
Они пьют вино и молчат. И Рудольфус отлично знает, что Рабастан сейчас точно так же, как и он сам, отсчитывает секунды до неизбежности.
Неожиданно Стан отрывается от разглядывания бокала и негромко спрашивает:
-Скажи мне, Дольф... ты еще помнишь мать?
Вопрос так странен и необычен. Они уже давно не разговаривали друг с другом. У них просто не было шансов. И никто не виноват в том, что через несколько минут один из них должен убить другого. Кольцевой закон жизни.
Главный закон выживаемости.
-Почему ты спрашиваешь? - голос Дольфа спокойный, но Стан легко улавливает нотки нервозности. Он ведь отлично знает своего брата.
-Просто так... навеяло... Ты помнишь, как она запрещала нам бегать по дому? Заставляла вышагивать по коридорам с павлиньей важностью... у тебя получалось, а у меня как-то не очень... она вообще тобой гордилась, хоть и не показывала...
Дольф крепче сжал бокал с рубиновой смертью.
-Давай без сентиментальности, Стан. К чему все это?
Рабастан не слушал его. Он продолжал говорить. Он смотрел прямо в глаза.
-Нет, ты просто скажи – помнишь ведь? Я не выдумал? А приемы все эти помнишь? Мы с тобой их оба ненавидели. Хотя тебя забавляло, ты развлекался, а мне не удавалось. Я когда-то хотел стать таким, как ты. А сейчас не хочу почему-то.
Бокал вот-вот лопнет.
-Закрой рот, Стан.
-Послушай, Дольф, я все пытался вспомнить сегодня, пока коньяк допивал, - слушать Рабастана непривычно, и Дольф в который раз думает о том, как мало он знает о собственном брате... ничтожно мало... - Ты помнишь Хогвартс? Лично я – очень хорошо. Помнишь, у тебя была дуэль с Блэком, и мы нашли тебя в комнате с Эви чуть живым? Я тогда что-то сказал про наследство... - Рабастан неожиданно возбужден, воспоминания захлестывают его с головой, и глаза вдруг оживают, взгляд какой-то совсем иной, преображенный... - Но на самом деле я просто не мог признаться тебе, что...
-Заткнись, Рабастан.
-...что я на самом деле волновался, я действительно боялся твоей смерти...
-Немедленно прекрати!
Крик, хруст стекла – бокал в руке Дольфа вдруг треснул, и вино выплеснулось на брюки уродливыми багровыми струями. Красоты больше нет, мистичности тоже, остался только страх и тяжелый взгляд Стана. И слова... очень много слов.
-Расскажи мне, как ты сделаешь это, брат, - издевательски произнес Рабастан, поигрывая целым бокалом в руке. - Прошу об одном – давай просто Аваду. Никаких Круцио. В конце концов, это некрасиво даже эстетически...
-Почему ты не ушел? - спросил Дольф. По его бледному лицу бродили желваки. - Ты мог просто сбежать куда-нибудь.
Рабастан саркастически хмыкнул. Конечно, это все алкоголь.
-Если бы я знал тебя хуже, я бы, конечно, убежал. Но ты ведь никогда не оставишь ничего незаконченного.
-Тебе доставляет это удовольствие, не так ли?
-А что, если да? - глумливо усмехнулся Стан. Точь в точь та же мимика, что у Дольфа.
-Вставай.
-Что?
-Я сказал – вставай.
-Ты хочешь убить меня стоя? Лицом к лицу? Батюшки, какое благородство... - криво ухмыляясь, Стан приподнимается с кресла. - Ну что, доволен, братишка?
-А теперь доставай палочку, - мирно произнес Дольф.
-Что? - Рабастан нелепо замер, и его глаза округлились.
-Палочку, Стан, - повторил Рудольфус без улыбки. - Ты же не думал, что я буду убивать безоружного?..

 Отправлено: 16.09.08 18:23. Заголовок: Глава 4. На руках т..

[align:center]Глава 4.[/align]

На руках только грязь.
На лице только соль.
И в глазах почему-то
Тягучая боль…

Из мира как-то одним махом исчезли все звуки. Слепоглухонемая пустынная тишина. И кажется, что главное в этой тишине – не поскупиться на силу. Удар за ударом. Каждая капелька крови на губах и бровях Теда Тонкса, каждый кровоподтек, каждый полувздох заставлял Сириуса нехорошо, по-звериному ликовать. Тонкс отвечал ему, но Сириус ничего не чувствовал. Только зрение отслеживало все машинально – удар справа, удар слева, кулак проносится мимо скулы, не успеваешь уклониться, искры из глаз...
Они барахтались в снегу, пятнами порозовевшем от расплывшейся крови, как щенки, разве что щенки играют, а здесь все по-настоящему. И никакого волшебства. Все так примитивно, просто и так... сложно.
Шлеп! - папка вылетела в снег, и Тонкс вдруг со странной прытью поднялся на ноги и уклонился от очередного удара, выдирая папку из сугроба, как будто важнее для него сейчас ничего не было.
-Стой.
Кулак на мгновение замер. Сириус не знал, почему он остановился. Может, потому, что в голосе Тонкса не было ни страха, ни истеричности, ни властности, ни просьбы. Такой совершенно спокойный голос.
-Что, струсил, Тонкс?
-Да нет. Просто ты ничего не знаешь.
Это взбесило Сириуса. Кто такой был этот Тонкс, чтобы возомнить, что он имеет право знать больше, чем Сириус?! Муж Меды? Муж, черт возьми?!
Муж... звучит паршиво.
-Держи, - чуть колеблясь, Тонкс протянул Сириусу папку. И лицо было такое странное – будто бы отдает самое дорогое в руки врагу. - Возьми, это твое.
-Мое?
-Я говорю, держи.
Вдруг ноги Тонкса подкосились, он упал в снег и долго смотрел в серо-синее небо, а под его правым глазом растекался такой уродливый кровоподтек. Он молчал несколько минут. В эти несколько минут можно было утрамбовать годы.
“...Блэк, ты такой идиот. За что она тебя любит?.. Нет, я понимаю, что этот вопрос глуп, но все равно понять не могу. А еще – я же тебе завидую. У тебя есть все. То, чего многим не хватает. Готовность встретить смерть в глазах цвета жизни.
Я тоже хочу такие глаза, Блэк.
Мне почему-то сейчас вспоминается школа. Это были последние дни перед выпускным балом. Я готовился к поступлению в аврорат. Не то чтобы работа аврором была моей мечтой. Нет, конечно. Я с трудом представлял, о чем могут мечтать люди. Потому что у меня не было мечтаний, а были только планы. В этих планах я был преуспевающим работником средней руки, у меня была жена, дети, теплый дом, в который не больно заходить в пятницу вечером после сложной недели, был загородный коттедж, куда можно было выехать с семьей летом, и здоровые родители, живущие долго-долго. Такие вполне заурядные человеческие желания. И с этими своими планами мне так неуютно было смотреть в переполненные ожиданием приключений глаза своих сокурсников. Потому что в моей жизни не было ничего столь яркого, как в твоей, например, Блэк. Я никогда не выделялся, на меня не возлагали надежд, меня не выдвигали на премии, не ставили никому в пример. Мной даже не стыдились, потому что не за что было. Я четко следовал правилам и не переступал границ. Этакая болезнь безупречности. У меня были друзья – тоже достаточно заурядные, я не казался серой мышью в общей массе, но и не хватал звезд с неба.
Лишь один раз я чуть отклонился от курса. Собрал волю в кулак, откашлялся и сказал одной девушке с преувеличенной смелостью: “Ты мне нравишься”. Она улыбнулась тогда как-то виновато и сказала: “Извини, Тед, но я... я... я думала, мы просто друзья...”
Тогда я понял, что отклоняться от курса опасно. Я кивнул в ответ с благодарностью, буркнул что-то вроде “Прости и забудь” и как можно скорее от нее убежал. До меня не дошло, что ошибка была в самом существовании моего четко распланированного курса.
Тогда, перед выпускным балом, я сидел в общей гостиной над горой учебников. Было очень душно и странно пусто – все ученики уже давно плюнули на учебу и всяческую подготовку, и только я один все еще кропотливо шелестел страницами древних фолиантов. Мне просто было некуда себя деть.
Почти задыхаясь от духоты, я приподнялся с кресла и распахнул окно. Этот ветер был не моим. Слишком легкий и безответственный, чтобы не казаться инородним. Но такой глоток был мне жизненно важен.
В открытом окне я увидел тебя и Андромеду где-то вдалеке. Вы сидели рядом неподалеку от озера и смеялись. Беззаботно и легкомысленно. На ней было какое-то светлое платье. И волосы заплетены в каштановую толстую косу. Вы оба хохотали, одинаково запрокидывая головы, такие разные и такие похожие. А еще вы были босы. И ваши голые ступни на траве как-то странно на меня подействовали. Я закрыл окно и прислонился к стене. Все это было чужой жизнью. Не моей.
Я закончил школу, поступил в аврорат. Даже там, в этой совсем, казалось бы, другой жизни ничего не изменилось. Я был таким же средним и приземленным. Я все так же строил планы. А через три года мои планы рухнули.
Это было в Рождество. Такое же, как сейчас. Я собирался к своим родителям, торопливо сбрасывая в объемную сумку заранее подготовленные подарки, и вдруг в мою дверь постучали. В два шага я преодолел расстояние. Рука сама потянулась к ручке.
На пороге стояла высокая худая девушка. В ее темных волосах запутались снежинки, а под глазами залегла синева. Беспомощный взгляд уцепился за мои удивленные глаза.
-Андромеда? Что ты здесь делаешь? - ляпнул я.
-Я... я не знаю... - растерянно сказала она. - Я просто шла мимо... а у тебя горел свет... и я подумала...
-Проходи.
Целую ночь она просидела на моей кухне. Все курила, не переставая, молчала и пила кофе, который я не успевал подливать. И снова появилось это странное чувство, ноющее в области ключиц, словно бы я опять оказался за поворотом чьей-то чужой жизни, в которой даже страдать люди умели красиво и с достоинством.
А под утро она погасила сигарету и спросила вдруг:
-Скажи, Тед, я все еще тебе нравлюсь?
Я не нашел ничего лучше, чем кивнуть. Я готов был сказать все, что угодно, лишь бы она осталась. Я не доверял этому большому свирепому миру, метелью ревущему за окном. Ей было самое место здесь, на моей сухой, теплой и всегда пустой кухне. Не там.
А через неделю мы поженились.
Теперь все наоборот. Теперь я думаю, что это мое место на кухне. А ей нужно как раз туда, в бурю и ветер, чтобы трепала беспокойная метель непослушные пряди волос, чтобы горячая кровь разгоняла темноту и глаза слезились не от лука.
Ей нужно к тебе, Блэк.
Только с тобой зацветут васильками цветы ее глаз.
А я...
А я – кукла-неваляшка. Любая игрушка когда-нибудь ломается. Любая, кроме меня. Потому что я всегда поднимаюсь. Даже если ударят.
Я встаю на ноги. Снег забился в ботинки, штанина почти насквозь промолкла. Я ищу в кармане ключи. А ты листаешь папку. У тебя глаза, переполненные чувствами, которые я никогда не испытывал, а на языке вертятся слова, которые я никогда не произнесу. Мне никогда не говорили: “Я люблю тебя”. И я тоже не умею это проговаривать. Когда я был совсем маленьким, я часто перед сном, плотно закрывшись одеялом, шептал эти слова темноте. Я надеялся, что кто-нибудь услышит их и произнесет в ответ. Но никто не слышал. Я говорил “люблю” темноте, и она тоже меня полюбила. Но так и не сказала почему-то. Теперь я боюсь только света и яркой вспышки в глаза. Зеленой.
Я никогда не играл в квиддич. У меня не та комплекция. А вот ты, Блэк, играл. Ты так красиво отбивал бладжеры. И все девчонки восхищенно вздыхали. А я даже биту держать не умел. Но я умею подниматься и рисовать маршруты следующего падения. А потом снова приходить в норму.
Пока я ищу ключи, ты успеваешь пролистать всю папку, с самого начала и до конца. Иногда ты улыбаешься хамской улыбкой – ее никому не подделать, и меня это задевает. Потому что тебя никто не сможет забыть. Тебя, с твоими манерами, словечками, мимикой и жестикуляцией. А я пройду мимо и... что? Не заметят? Не увидят?..
И глаза твои, такие же васильковые, как у Дромеды, скользят по строчкам письма. Блэк, присядь, ты бледнеешь. А я наконец-то нахожу ключи.
-Эй, Блэк!
Когда ты вскидываешь голову, лицо у тебя уж совсем чужое.
-Лови!
Бесспорно, у тебя хорошая реакция. Ты автоматически ловишь ключи и смотришь, как я разворачиваюсь к дороге, чуть ли не открыв рот. Ты что, еще не понял, что такое “чужая жизнь”?
А я ухожу. Хромая, я ухожу по тротуару, на ходу поправляя свой твидовый пиджак, я высушиваю палочкой штанину, стираю кровь, выгребаю из ботинок снег. Я ухожу строить новые планы, учиться мечтать, ухожу, чтобы не возвращаться, встретить новых людей и пить кофе на чужих кухнях, я достаю сигареты, которые пять лет прятал от Дромеды, закуриваю, отучаюсь кашлять от дыма; я уже не хромаю, я просто иду вперед. Дальше.
Я – неваляшка.
Я падаю, чтобы снова подняться.”

* * *

...Сегодня вечером Андромеда Тонкс откроет дверь своим ключом. Она не сразу заметит, что с вешалки пропал любимый твидовый пиджак мужа. Зато она тут же учует знакомый запах. Потому что она его еще не забыла.
И уже не забудет.
Не разуваясь, она пройдет в гостиную. Не станет включать свет. А он забудет, как дышать, от того, что она наконец-то рядом.
Они не похожи на странников, но будут искать друг друга. В темноте. И шторы плотные будут закрыты. А за шторами будет снег и холод. А в комнате запахнет жимолостью и пряным смехом. И мира за границами комнаты просто не будет.
А потом вспыхнет камин. И она увидит его васильковые глаза, в которых почему-то будут прыгать солнечные зайчики. И спросит:
-Это ты?
А он улыбнется широко-широко и ответит:
-Счастливого Рождества, Меда.
И Солнце Васильковое заглянет сквозь пыльные шторы и уже не захочет уходить.
И тогда впервые за долгие пять лет она громко беззастенчиво засмеется.

* * *

“Шуршание.
Я ищу по карманам волшебную палочку. А ты меня терпеливо ждешь. Я опять непунктуален, да? Что ж, по мне, это тоже талант – не изменять себе на пороге смерти.
Послушай, Рудольфус, это ведь абсурд какой-то. Ты посмотри, как мы жили. Извини, что я сейчас об этом думаю. Просто ведь как-то принято подводить итоги. Не хочу изменять традиции. Нас ведь этому учила мать? Я не перепутал?..”
Вдох.
Я вспоминаю на вдохе.
...
Ты не любил моих опозданий. Ты говорил, что это не пристало Лестренджу. Я верил и снова не мог вклиниться в струю.
Ты никогда открыто не показывал, что я младший. Но я все равно чувствовал твой авторитет.
Ты всегда смотрел мне в глаза с малой толикой разочарованности. Это меня уязвляло. Целое море неоправданных надежд.
Ты ничего мне не объяснял. И я был благодарен за это. Но тоже никогда не произносил вслух.
А мне так нравилось тебя удивлять.
...
Я не любил твоих опозданий. Я говорил, что это не пристало Лестренджу. Но сам я не смог бы повторить. Ведь ты – свободнее.
Я никогда открыто не показывал, что ты – младший. Потому что это обязывало меня к чему-то. Обязательства я принимать не хотел.
Я всегда смотрел тебе в глаза с малой толикой разочарованности. Но только не в тебе, а в себе. Ты... лучше, что ли?
Я ничего тебе не объяснял. Я уходил от ответов и не задавал вопросов. Тишина была предпочтительнее и... глупее?
А мне так нравилось удивляться.
...
Мы не были сильными. И ничего не решали.
Все задачи, данные нам свыше, были давно исполнены. Осталась – последняя.
Только для кого из нас она будет последней, покажет юная вспышка заклятия. И все зависит только от палочки и от секунды, в которой будут шевелиться губы.
Мы стояли лицом к лицу, и нас разделяли какие-то пару метров.
А раньше – тысячи километров.
И, выдыхая, мы выбрали один и тот же путь. Запрограммированные инстинктами действия. И это – вовсе не инстинкт самосохранения.
И никто не отскочит в сторону.
...
Выдох.
Я не забыл на выдохе.
Стук... две палочки синхронно падают на пол.
В это Рождество я подарю тебе жизнь.
А тот, кто придет отобрать ее завтра, будет уже не нашим. И заберет он не одну жизнь, а две сразу. Что поделать – в этом веке правят проценты. И даже мы от них не уйдем.
А пока – давай присядем, брат. Наше вино еще не допито.
И – с Рождеством, брат.
Ты только верь, что оно никогда не кончится.
И пусть все так же стучатся по скулам кулаки близлежащих звезд.

Fin.
16.09.08. 21:28